Она кладет себе на грудь и другую его руку.
— Что вы делаете?
Она на него не смотрит.
— Пожалуйста, не нужно разговаривать, мистер Грин. Мне необходимо, чтобы вы сконцентрировали внимание на тактильных восприятиях.
Взгляд его движется вниз, вдоль распахнутых пол халата, затем удивление его достигает наивысшей степени — снова вверх, к ее отвернувшемуся лицу. Он раньше не принял всерьез ее слов о том, что под халат она ничего не надевает.
— Не понимаю, что вы такое делаете.
— Я же вам только что объяснила. Проверяем ваши рефлексы.
— Вы хотите сказать…
Она опускает на него взгляд с явной долей раздражения.
— По всей видимости, вы уже давали нам образцы во время предыдущих обследований. Это точно такая же процедура.
Он убирает руку:
— Но я… Вы…
Ее голос становится неожиданно строгим и холодным:
— Послушайте, мистер Грин. У нас с сестрой масса других пациентов. Ими тоже нужно заняться. Вы же хотите вылечиться, правда?
— Да, конечно, только…
— Тогда закройте глаза. И ради всего святого, постарайтесь быть чуть более эротичным. Мы не можем потратить на вас весь день. — Она наклоняется над ним, опираясь руками по обе стороны подушки. — Задействуйте обе руки. Как и где угодно.
Но он лежит неподвижно, закинув руки за голову.
— Да не могу я! Я вас и не встречал в жизни ни разу. Хоть от Адама счет начинай.
Доктор Дельфи нетерпеливо вздыхает:
— Мистер Грин, если речь идет обо мне, прошу вас начинать не от Адама, а от Евы. Или вы пытаетесь дать мне понять, что предпочитаете, чтобы эти процедуры проводили медбрат и врач мужчина?
— Нет уж, избавьте.
Она строго смотрит на него:
— Вы находите мое тело отталкивающим? — Ее голос и глаза повелевают, отказа она не потерпит. Он бросает взгляд на укрытые тенью нагие груди и отворачивается.
— Не понимаю, какое отношение все это имеет к…
— То, что вы называете «это», представляет собой самый современный и оправдавший себя метод лечения состояний, подобных вашему.
— Никогда ничего о нем не слышал.
— Всего несколько минут назад вы никогда ничего не слышали о своей жене и о собственных детях. Вы страдаете тяжким поражением памяти.
— Это бы я запомнил.
— А свои политические взгляды вы помните? — Он молчит. — А религиозные? Счет в банке? Род занятий?
— Вы же знаете, что нет.
— Тогда будьте любезны поверить: я знаю, что делаю. Нас вовсе не затем долгие годы обучают этой специальности, чтобы кто то мог усомниться в нашей профессиональной компетенции, более того — на столь смехотворных основаниях. Физически вы совершенно здоровы. Вчера я обследовала вас всесторонне и весьма тщательно. Ваши гениталии в нормальном состоянии. Я не требую ничего невозможного.
Он лежит отвернувшись; через некоторое время, проглотив ком в горле, говорит приглушенно:
— Может, можно… я сам?
— Мы вовсе не собираемся проверять вашу способность просто продуцировать сперму, мистер Грин.
Было что то такое в ее презрительном подчеркивании слова «сперма», чего он не понял. Она словно говорила о каких то отбросах, о грязной пене.
— Но мне неловко…
— Да вы же в больнице, Господи прости! Ничего личного в этом нет и быть не может! Сестра и я просто проводим обычные процедуры. Здесь это каждодневная практика. Мы требуем всего лишь, чтобы вы сотрудничали с нами. Сестра?
— Все еще отрицательная.
— Так. Теперь давайте ка бросим заниматься ерундой. У меня совершенно нормальное женское тело. Закройте глаза и используйте его по назначению.
Ее голос и взгляд казались теперь голосом и взглядом нянюшки — нянюшки старой школы, — уговаривающей упирающегося ребенка отправить наконец естественные надобности.
— Но зачем?
— И будьте так добры, не задавайте бессмысленных вопросов.
Она отворачивается и смотрит теперь на стену за его головой, исключая дальнейшую дискуссию. Наконец он закрывает глаза и, подняв руки, осторожно кладет ладони на склоненные над ним груди. Он не ласкает их, просто не убирает рук. Груди теплы и упруги, они приятно наполняют чаши ладоней; и он ощущает слабый смолистый аромат, словно аромат цветущего мирта; несомненно, это запах антисептического мыла, которым она пользуется. Однако гораздо острее, чем женственность доктора Дельфи, он чувствует нарастающий в нем гнев. Ведь он сумел понять хотя бы то, что недавно, по видимому, перенес тяжелейшую травму и его мозг, очевидно, находится в таком состоянии, что особенно легко уязвим, а эти две женщины не только беспардонно пользуются его слабостью, тем, что он еще не вполне оправился от наркоза, но (что гораздо хуже!) совершенно не принимают в расчет те моральные устои, которых он, по всей вероятности, придерживается.
К своему ужасу — ведь сестра Кори так и не прекратила своих усилий, — он чувствует начинающуюся эрекцию. Может быть, сестра молча сделала врачу какой то знак, потому что та заговорила чуть менее едким тоном, — так, пожалуй, мог бы говорить какой нибудь министр туризма, принимающий делегацию представителей иностранных туристических фирм, заучивший оптимистический текст, составленный для него чиновником, который никогда и в глаза не видел ни одного живого представителя зарубежной фирмы.
— А теперь я предлагаю вам исследовать другие ареалы моего тела.
Это было уж слишком. Его руки снова упали на подушку. Впрочем, веки он так и не открыл.
— Это неприлично.
Доктор Дельфи молчит с минуту, потом, являя гораздо менее приятные аспекты ее более высокого интеллектуального и социального происхождения, произносит резко и холодно:
— Если хотите знать, мистер Грин, утрата памяти у вас вполне может быть отчасти связана с подсознательным желанием ласкать незнакомое женское тело.
Он возмущенно открывает глаза:
— Это совершенно необоснованное заключение.
— Напротив, у него имеются весьма веские основания. Моногамия — биологическая бессмыслица, мимолетный эпизод в истории человечества. Истинная эволюционная функция мужчины — и ваша в том числе — вводить сперматозоиды, то есть ваши гены, в лоно как можно большего количества женщин. — Она ждет. Он молчит. Тогда она продолжает, понизив голос: — Повторяю. Поместите руки куда хотите.
Он вглядывается в ее глаза, пытаясь отыскать в них хоть намек на иронию, юмор, на человечность, в конце концов. Ничего. Она оказалась неколебимо равнодушной к его принципам, его стыдливости, его чувству приличия. Наконец он решился, снова закрыл глаза и отыскал ее груди, потом повел руки вверх, к нежному горлу, нащупал выемки там, где шея соединяется с плечами, и снова вниз, к груди, вдоль боков — к плавному изгибу талии… невесомая ткань распахнутого халата касалась тыльной стороны его ладоней. Доктор Дельфи подвинулась и оперлась коленом о край кровати.
— Куда хотите. — Его правая рука направилась к внутренней стороне бедра и остановилась. — Ну же, мистер Грин! Вы же не в первый раз в жизни касаетесь области лобка. Я вас не укушу.
Он убирает руку.
— Это совсем другое. А как же жена?
— Миссис Грин полностью в курсе дела: я ознакомила ее с сутью этого метода еще до того, как вы проснулись. У меня в кабинете. Она подписью подтвердила свое согласие.
Неожиданно в его сознание вторгается некий давний предавний факт, милосердный союзник. Он открывает глаза и обвиняюще смотрит ей в лицо:
— Я полагал, что у вас существует такая вещь, как клятва Гиппократа?
— Врачу следует использовать все доступные ему, или ей, средства для излечения пациента, доверенного его, или ее, заботам.