Он улыбается:
— С тобой не соскучишься!
— Да все они одинаковые! Если бы историки литературы не были такими злыднями, они давным давно поняли бы, что у меня был ужасно тяжелый период между Римской империей и изобретением внутреннего водоснабжения.
Он некоторое время молчит.
— Если бы только я с самого начала понял, что ты — настоящая — ничего не принимаешь всерьез.
Ее рука скользит к низу его живота.
— Так таки — ничего?
— Кроме этого.
Она щиплет его за складочку кожи у пупка.
— Я всего лишь такая, какой хочешь видеть меня ты.
— Тогда, значит, это — не реальная ты.
— Это — реальная я.
— Тогда ты можешь рассказать мне правду про Смуглую леди.
— Мой милый, да она тебе нисколечко не понравилась бы. Она была точно как сестра Кори.
— Что — буквально? Физически похожа на сестру Кори? Не может быть!
— Как вылепленная. По странному совпадению.
И опять он поворачивается к ней в сильнейшем удивлении:
— Эрато, ты не… ты надо мной не смеешься?
— Разумеется, нет, Майлз. — Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом. — Я очень рада была бы над тобой посмеяться.
Он роняет голову на ковер и устремляет глаза в потолок:
— Господи Боже мой! Черная!
— Мне казалось, мы с тобой остановились на шоколадно коричневой, дорогой.
— И ты не была против?
Она вздыхает:
— Дорогой, ну конечно же я пошутила. Про то, как шла по Старому Чипсайду. Просто я была чем то у него в мозгу. Просто это что то в его мозгу удивительно похоже на что то в твоем. Разница только в том, что ты не хочешь оставить его там.
Я не имею в виду только тебя лично: все вы, сегодняшние, этого не хотите. Все должно быть «реальным», «настоящим», иначе оно просто не существует. Ты же прекрасно знаешь, что реальная «настоящая я» — это я воображенная. Я реальна в твоем смысле слова потому, что ты хочешь этого. Именно это я и имела в виду пару минут назад.
— Но ведь это именно ты явилась и вполне реально сидела на моем письменном столе в самый первый раз.
— Дорогой, мне просто хотелось посмотреть, как это — быть по настоящему реальной. Естественно, надо было выбрать — для кого стать реальной. Столь же естественно, что я выбрала тебя. Вот и все дела. Если смотреть на вещи реально.
Несколько секунд они лежат молча. Потом он слегка отодвигается:
— Может, теперь полежим на кровати?
— Конечно, милый.
Она поднимается и помогает подняться ему. Они нежно обнимают друг друга, губы к губам, идут — рука в руке и удобно устраиваются на кровати в той же самой позиции: ее голова у него на плече, его рука обвивает ее плечи, ее правая нога закинута на его ноги. Он произносит:
— Совсем забыл, какой из не поддающихся написанию вариантов это был.
— Двадцать девятый.
— А я думал, тридцатый.
— Нет, дорогой. Это же второй после двадцать седьмого, а двадцать седьмой был тот, где ты заставил меня… — Она теснее прижимается к нему. — Ну, сам знаешь. Ты жестокий жестокий.
— Ты хочешь сказать, когда ты заставила меня заставить тебя…
— Ш ш ш…
Она целует его плечо. Часы удовлетворенно тикают, вынашивая очередное «ку ку». Мужчина на кровати произносит, обращаясь к потолку:
— Ни за что бы не поверил. Как мы с тобой делаем это все более невозможным от раза к разу.
— Я же тебе говорила. О маловер!
— Я помню, дорогая. — Его рука скользит вниз по ее нежной спине, потом легонько похлопывает. — Ты и сестра Кори.
Она опять небольно щиплет его за складочку кожи.
— Его рука скользит вниз по ее нежной спине, потом легонько похлопывает. — Ты и сестра Кори.
Она опять небольно щиплет его за складочку кожи.
— Я как сестра Кори.
— У тебя так здорово этот образ получается. Я все время забываю, что ты и она — одно и то же существо. — Он целует ее волосы. — С тех самых пор, как она, то есть, я хочу сказать, ты… фантастика! Вовсе не удивительно, что старик Уильям… ведь когда ты пускаешься во все тяжкие… И вовсе не удивительно, что он так рано облысел, если все это происходило у него в голове!
— Конечно в голове, милый.
Он нащупывает ее правую ладонь. Их пальцы переплетаются. Теперь они лежат молча, погруженные в воспоминания.
— Вот что мне показалось неверным сегодня. Я хочу сказать, всего два раза. Мы же не можем считать interruptus107. — Она не отвечает. — В среднем у нас бывает три, правда ведь?
— На самом деле, с рецидивами, три и три десятых, дорогой.
— Два раза — это не очень хорошо.
— Ну, мы же можем это компенсировать.
— Все дело в литературных кусках. Когда мы на них застреваем, мы забываем о самом существенном.
— Мой дорогой, мне не хочется тебе противоречить, но, если учитывать, кто я такая, я не могу совершенно от них отказаться.
— Ангел мой, я понимаю — ты не можешь. Просто…
— «Просто» — что, дорогой?
Он поглаживает ее спину.
— Честно говоря, я думал об одной из твоих сегодняшних вариаций. — Он похлопывает ее пониже спины. — Разумеется, она была выстроена весьма умело, как всегда. Но я не мог не задуматься, соответствует ли она контексту.
— Какую из вариаций ты имеешь в виду?
— Когда ты притворилась психоаналитиком. Вся эта ерундистика про мой вуаеризм и эксгибиционизм. Если откровенно, я тогда же решил, что это — перехлест. В данных обстоятельствах. И самую малость похоже на удар ниже пояса. Особенно там, где ты толкуешь про пристрастие к матери.
Она приподнимается на локте:
— Но, Майлз, дорогой мой, кто же совсем недавно говорил, что готов прямо таки съесть мои груди?
— Зачем же нам прибегать к таким далеко идущим выводам лишь из за того, что в виде сестры Кори ты завела себе пару потрясающих титек?
— Только в виде сестры Кори?
— Да нет конечно. — Он касается рукой тех, что сейчас так близки к нему. — В виде вас обеих.
— Майлз, я слышала это совершенно четко. Ты сказал «в виде сестры Кори».
— Оговорился.
Она опускает взгляд на собственную грудь:
— Если честно, не вижу никакой разницы.
— Любимая, и в самом деле, никакой существенной разницы нет.
Она поднимает голову:
— Как это — «существенной»?
— Только в крохотных нюансах. Да и потом, не можешь же ты ревновать к самой себе? Просто в ее образе ты самую малость повнушительней и посмелее. Кажешься еще более бесстыдной и вызывающей, чем есть. — Он протягивает руку и ласково гладит предмет дискуссии. — Твои нежнее и утонченнее. Изысканнее. — Она снова изучает их нежную изысканность, но теперь с некоторым сомнением во взгляде. — Дай ка я их поцелую.
Она ложится, снова опустив голову ему на плечо.
— Все это не важно.
— Ты тщеславная глупышка.
— Теперь я жалею, что позволила тебе уговорить меня принять образ чернокожей девушки.
— Ну, моя дорогая, мы же договорились. Мне и правда необходимо, чтобы ты являлась еще и в другом образе хотя бы затем, чтобы я мог вспомнить, как божественно ты выглядишь в собственном. В любом случае главное мое соображение заключается в том, что, как бы ни соблазнительно было обвинять меня в инцесте и прочих грехах, у нас с тобой есть масса более важных вещей, которыми следует заняться.