— Вас, наверное, повсюду узнают.
— Ну уж, совсем не повсюду.
— Вы все еще играете?
— Я теперь государственный служащий, — твердо сказал я. — Клерк-классификатор. — И демонстративно посмотрел на часы. — Ну, нам пора возвращаться.
В два часа мы сидели в другой приемной перед человеком, который стоял возле электронной доски и нес полную чушь.
— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Филип Статам. Я отвечаю за безопасность в этом подразделении.
Нас, слушателей, в комнате было всего двое, но он говорил так, будто обращался к битком набитому залу.
Барбара послушно делала заметки.
«Филип Статам, — записала она. — Ответственный за безопасность».
Статам говорил как комик старой школы — из тех, что взывают прямо к публике, собираясь перейти к самой популярной части своего номера, какому-нибудь навязшему в зубах штампу, который зрители знают наизусть.
— У вас может сложиться впечатление, — начал он, — что офис — безопасное место для работы. У вас также может сложиться впечатление, что ничего страшного здесь с вами произойти не может, поскольку самое смертельное оружие, с каким вы имеете дело, это степлер, факс или архивная папка. У вас даже может сложиться впечатление, что в офисах не бывает несчастных случаев. И уж точно они никоим образом не могут коснуться вас. — Он сделал паузу ради — ничего другого мне просто в голову не приходит — драматичного эффекта. — Знаете, что я вам скажу? — Он набрал воздуха в легкие. — Это не обязательно так. — Для вящей убедительности он постучал по экрану электронной указкой. — Несчастные случаи могут произойти. Несчастные случаи происходят. Каждый офис — это потенциальная смертельная ловушка. И в течение следующих двух с небольшим часов я буду давать вам рекомендации о том, как уберечься от опасностей. — Он выгнул брови, раздул ноздри. — И как остаться живыми.
Мы покорно просмотрели два видео, презентацию Пауэр-Пойнт и уже должны были перейти к тому, что Статам зловеще называл «небольшая ролевая игра», когда у меня в кармане эпилептически задрожал мобильник.
— Извините, Филип, — сказал я, радуясь возможности отвлечься. — Важный звонок.
Статам проводил меня сердитым взглядом, а я, довольный, поспешил в коридор, но, когда увидел высветившийся номер звонящего, все остатки моего хорошего настроения мигом улетучились.
— Важный звонок.
Статам проводил меня сердитым взглядом, а я, довольный, поспешил в коридор, но, когда увидел высветившийся номер звонящего, все остатки моего хорошего настроения мигом улетучились.
— Ма? — сказал я. — Ты не должна звонить мне на работу.
— Старый хрыч умер.
Сердце мое сжалось.
— Что ты сказала?
И она повторила, на сей раз тверже, даже не пытаясь скрыть ухмылку:
— Старый хрыч умер.
3
Когда я в первый раз снова увидел деда, то не узнал его. Всю жизнь он был рядом со мной, а я не смог найти его в комнате, наполненной незнакомыми людьми.
Я был слишком расстроен и потрясен, чтобы ехать на велосипеде, а потому запрыгнул в автобус номер 176 на привокзальной остановке и, томясь и тоскуя, просидел всю дорогу, пока автобус полз как черепаха по Ватерлоо, по Элефант и Касл, по Уолуорту и Камберуэлл-Грин, прежде чем, проскрежетав тормозами, остановился возле длинной стены из красного кирпича. Весь путь до Сент-Чада[11] я просидел на краешке сиденья рядом с толстяком в футболке с Гарфилдом,[12] он уминал цыпленка из картонной коробки и слушал неприлично громкую поп-музыку.
Проскочив через раздвижные двери в больницу, я минут десять бродил с потерянным видом, пока какая-то медсестра не сжалилась надо мной и не направила в палату Макена[13] — реанимационную в самом конце пятого этажа, отделенную от остальных помещений толстой стеклянной перегородкой. Внутри на узких кроватях лежали шесть или семь стариков — неподвижных, безмолвных, без признаков жизни. В палате висел стойкий запах хлорки, мыла, мастики и всепроникающий предательский душок разложения.
В нескольких кроватях от меня сиделка поправляла подушку под больным и что-то бормотала, явно пытаясь говорить утешительным тоном.
— Прошу прощения, — заговорил я.
Женщина повернула ко мне голову, но при этом не оставила своего занятия.
— Да?
— Я ищу своего деда.
— Фамилия?
Говорила она, мне показалось, с каким-то акцентом, вроде бы восточноевропейским.
— Его фамилия Ламб.
Она смерила меня презрительным взглядом, словно я спросил, есть ли в больнице бар.
— Он мой дед, — довольно неуверенно добавил я.
— У вас за спиной. — Она бросила в мою сторону еще один пренебрежительный взгляд и вернулась к своему занятию.
Старый хрыч, лежащий без движения и сознания, постарел лет на сто с того времени, когда я видел его в последний раз. Теперь он являл собой все то, чего в нем раньше и заметно-то не было — хрупкий и хилый, слабый и увядший. В носу и ушах — заросли седых волос, кожа натянута на скулы. Тело его опутывали трубки, провода, металлические шланги, таинственным образом соединенные с пластиковыми мешочками, наполненными какой-то жидкостью, и монитором, который настырно бикал через определенные промежутки времени.
За дедом было большое окно, которое кто-то в приступе скаредного веселья украсил одной-единственной ниткой облезлой мишуры. Лучи слабого зимнего солнца играли на его груди и высвечивали пыль, оседавшую вокруг него, словно конфетти.
Я нашел стул, подтащил его к кровати, сел и тут же стал мучиться мыслью — нужно ли было принести виноград? Цветы? Шоколад? Хотя представить себе, как бы он мог всем этим воспользоваться, было довольно затруднительно.
Я попытался говорить с ним. Вроде такие вещи помогают? Помнится, я где-то читал, что если начинаешь болтать так, будто все в полном порядке, то людям в его состоянии это идет на пользу.