Хотя Питер Тарагуд и решил, что принц вроде бы не в духе, он вежливо притворился, что ничего такого не заметил, и просто направил его в комнату, которую занял Стритер, обосновавшись в Кларенс-хаусе.
Однако как только принц ушел (Артур категорически отказался от сопровождения), Питер Тарагуд позвонил своему начальству — дворецкому по имени Джилберт Коплстоун и сообщил ему, что хозяин ведет себя как-то странно, говорит захлебываясь и походка у него какая-то неустойчивая. Коплстоун довел эти опасения до управляющего домом мистера Хамиша Тубервилля, который позвонил постоянному секретарю принца Галловею Пратту, соединившемуся в свою очередь с Кингсли Страттоном — его доверенным лицом во дворце, — и тот поговорил со своей любовницей — фрейлиной по имени Одри Клоу. Четыре часа спустя сама королева уже знала о странном поведении своего единственного сына. Отправленное ею ответное послание было настолько простым, что не могло не вызывать тревогу.
Все идет по плану.
Петляя по коридорам Кларенс-хауса, Артур увидел, как за окнами собирается густой желтый туман. И мерилом его возрастающей психологической неустойчивости был тот факт, что он принялся мучительно размышлять — действительно ли погода такая, как ему кажется, или это лишь игра его воображения.
Оказалось, что мистер Стритер обосновался в до крайности непритязательном крыле здания — на полпути по коридору одиночных комнат, обычно предоставляемых шоферам и работникам кухни. Испустив астматический вздох облегчения, Артур постучал в дверь и прислушался.
Когда остролицый Стритер открыл дверь, он был при полном параде и сиял улыбкой.
— В чем дело, шеф?
— Впустите меня.
Стритер отступил в сторону, вперив взгляд в наследника престола, который протопал внутрь комнаты. Обстановка здесь была почти аскетичная — голые белые стены, дешевая мебель, односпальная кровать со скомканным пуховым одеялом. Не было ни книг, ни сувениров, ни подарков — ничего, что говорило бы о какой-то жизни за пределами дворца. Единственным исключением была фотография молодой хорошенькой брюнетки в узких джинсах.
Артура хватило, чтобы доплестись до кровати и рухнуть на нее.
— Вы знаете, чего я хочу.
Вывернув наружу носки ботинок и застыв неподвижно, но при этом не утратив своего чванливого вида, Стритер сел напротив — на единственный стул в комнате.
— Знаю, шеф? Неужели?
— Правда ли то, что вы мне рассказали? О сделке? О моей семье?
— Да брось ты, ты же сам прекрасно знаешь ответ.
— Значит, Левиафан действительно существует? И война… я в ней участвую?
— Шеф, шеф, шеф. Я думаю, мы оба знаем, что не это привело тебя сюда.
Виндзор неопределенно моргнул, словно забыл, что собирался сказать.
— Ну, выкладывай, — сказал Стритер. — Скажи нам, зачем ты сюда пришел.
— Вы знаете, чего я хочу.
— Может, и знаю, шеф. Может, и знаю. Но что, если я хочу услышать это от тебя?
Кадык принца отчаянно задергался. Он почувствовал соль во рту, панический привкус пота.
— Я подумал…
— Ну?
Глаза Артура с мольбой смотрели на Стритера.
— Я подумал, может, у вас найдется немного чайку.
Стритер рассмеялся.
— Чайку?
Принц отважился на одну из своих неубедительных улыбок.
— Да, пожалуйста.
Стритер с издевательским сочувствием покачал головой.
— Ах, Артур. Эк тебя забрало-то. Но уж ежели ты просишь так смиренно… — Он залез в сумку, стоявшую в его ногах, и вытащил шприц с красноватой жидкостью.
— Бога ради, — пробормотал принц, — сейчас не время шутить с этими глупостями. Мне нужен чай.
Стритер поднял брови.
— И вообще, что это такое вы заправляете себе в вены?
Мистер Стритер не улыбнулся. Он казался серьезнее, чем Артур видел его когда-либо прежде.
— Этот наркотик называется амперсанд.
— Амперсанд? Никогда о таком не слышал.
— Амперсанд — это моя мать. — Стритер говорил медленно, модулируя каждое слово, словно вел речь о чем-то священном для него. — Амперсанд — мой отец. Амперсанд — моя любовница, моя жизнь. Амперсанд, ваше самое королевское высочество, — это будущее.
Артур застонал.
— Пожалуйста…
Стритер сел на кровать и начал закатывать рукав принцева халата.
— Что вы делаете? — Виндзор был слишком слаб, чтобы шевельнуться, слишком сломлен и жалок, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление.
— Я даю тебе то, чего ты хочешь, шеф. То, что тебе необходимо.
— Объяснитесь.
— Ты что — еще не сообразил? Он в чае. Всегда был в чае.
— Стритер?
— Ты принимал амперсанд с самого первого дня нашего знакомства. — Светловолосый, размахивая шприцем, ощупывал руку принца в поисках вены. — Теперь ты — один из нас.
После этого его королевское высочество принц Артур Элфрик Вортигерн Виндзор больше ничего не сказал, лег на спину, сдался и позволил остролицему сделать это с ним.
Когда все было кончено, он заплакал от благодарности, радости и ужасного чувства покорности. Он целовал руки мистера Стритера, он лизал его ладони, обсасывал пальцы. Он давал ужасающие обещания и жуткие клятвы. Он продал свою душу за еще одну чашку чая.
16
Я вышел из машины в дальнем конце Даунинг-стрит и обнаружил, что тьма опустилась на мир. В явном противоречии с телевизионным предсказанием безоблачного неба и луны на нем на весь Лондон опустился непроницаемо густой, причудливо вездесущий туман.
Туман был повсюду. Город погрузился в него — более густой, чем дым, он напитывал одежду и коварно проникал в легкие.