Он смотрит на меня с ужасно сердитым видом и стучит пальцем по своим часам.
— Мама, — сказал я, — я в последнее время много думаю о деде.
Целая вечность каких-то тресков. Щелчки и шипение международной связи — ни дать ни взять старая граммофонная пластинка.
— Извини, дорогой, связь ужасная.
— Я сказал, что много думаю о деде.
— Мы должны бежать. Горди говорит, еда будет потрясная.
Она даже не вспомнила про мой день рождения.
— Приятного аппетита, — пробормотал я. — Желаю хорошо провести время.
— Пока, дорогой.
А потом маленькое свидетельство того, что она все же слышала мои слова.
— Ты там особо не грусти, ладно?
Она дала отбой, прежде чем я успел что-либо ответить.
Я пошел назад в палату, изобразив для сиделки улыбку раскаяния.
— Вы были правы, — сказал я, принеся извинения. — Я думаю, мой дед был на войне.
— Это всегда видно, — пробормотала она. На мгновение ее лицо приобрело сочувственное, печальное выражение, но тут же снова стало холодно-профессиональным, и она вышла из палаты.
Снедаемый безотчетными страхами и тревогами, я поцеловал старика в лоб и наконец покинул этот ужасный мавзолей.
В длинном сером коридоре, который вел к выходу, передо мной шествовал на костылях рыжеволосый человек. Я узнал эту копну волос.
— Эй, привет!
Он развернулся и уставился на меня, лицо у него раскраснелось и покрылось потом от усилий.
— А, это ты.
— Быстро они вас выпустили.
— Как выяснилось, я в порядке.
— Вы свалились с пятого этажа.
— Я ходячее чудо. — На лице у него появилась гримаса, когда он повел головой, показывая на свои костыли. — Хотя и хромающее.
— Я рад, что вы в порядке.
Рыжий враждебно посмотрел на меня.
— Ты что, так ничего и не понял?
Я в недоумении посмотрел на него.
— Что не понял?
— Ответ — «да».
— Что?
— Ответ — «да». Бога ради. Ты что — не понимаешь? Ответ — «да».
Мойщик окон глубоко, хрипловато вздохнул и развернулся на сто восемьдесят градусов.
— И что это должно значить? — спросил я не столько у него, сколько у себя.
Не обращая на меня внимания и бормоча какие-то бессмысленные слова, он на неуверенных ногах направился к побитому «роверу» на другой стороне парковки, где ждала его незадачливая семья, видимо недоумевая, почему он не мог шарахнуться о землю посильнее.
Когда я вернулся домой на Тутинг-Бек и прошел в гостиную, там сидела Эбби в коротком черном платье, вокруг нее висели воздушные шарики, а она робко улыбалась. На столе стоял шоколадный торт не очень презентабельного вида, украшенный единственной незажженной свечой.
— С днем рождения! — сказала она.
— Как это неожиданно. Даже не знаю, что сказать.
— Садись. Я налью тебе выпить.
Она направилась в кухню, и до меня донеслось позвякивание стаканов, дзиньканье льда, бульканье сока и спиртного. Потом я услышал ее голос:
— Как у тебя прошел день?
— Странновато. А у тебя?
— В основном скучно.
А у тебя?
— В основном скучно. Вот до этой минуты.
— Спасибо тебе за все это. Но не стоило так хлопотать…
Она вернулась в гостиную с двумя стаканами чего-то пенящегося, на поверхности плавали кубики льда.
— Это что? — спросил я, беря стакан.
— Коктейль, — просияла она. — Домашнего изготовления. Попробуй.
Я пригубил — шипучий, сладковатый, приятно холодящий. Воодушевленный, я сделал глоток. Потом еще. Только присутствие моей домохозяйки не позволило мне опорожнить стакан.
— Замечательно! Что в нем?
Эбби выгнула брови.
— Секрет фирмы. — Она достала коробок спичек и зажгла свечку на моем торте. — Загадай желание.
Я закрыл глаза, задул свечу и загадал желание, и оно на короткое время сбылось.
— Это еще не все. — Эбби стремглав бросилась в свою комнату и вернулась со свертком, который возбужденно сунула мне в руки. — Это тебе.
— Ну это уж слишком, — возразил я, чувствуя, как румянец, начинаясь от шеи, понемногу заливает все лицо.
— Я не знала точно твой размер, поэтому на всякий случай сохранила чек.
Я разорвал бумагу — в нее был завернут невыносимо отвратительный джемпер цвета желтоватой спермы.
— Просто класс, — солгал я. И тут же солгал еще раз: — Мне всегда хотелось иметь такой.
Откровенно говоря, Эбби в этот момент выглядела такой восхитительно прекрасной, что даже если бы она подсунула мне на день рождения дохлую кошку, я бы все равно был ей благодарен.
Она сияла. Я поблагодарил ее во второй и в третий раз, потом последовало несколько неловких секунд, когда я хотел было поцеловать ее в щеку, но в конечном счете струсил и протянул ей руку.
— Ты не хочешь его примерить? — спросила она.
Я поморщился. Под ложечкой у меня панически засосало.
— Что примерить?
Улыбка, чуть ли не робкая.
— Джемпер…
Пока я залезал в свой подарок, Эбби отрезала нам по изрядному куску торта.
— Сама делала, — сказала она. — Может, и ничего.
— Ну, что скажешь? — спросил я, забравшись в джемпер.
— Очень мило, — сказала Эбби. — Со вкусом.
Наверное, я опять покраснел. Я, конечно, больше ничего не сказал, мы сидели молча на диване, поедая торт, и Эбби пододвинулась поближе ко мне.
— Спасибо за торт, — сказал я. — И за подарок спасибо.
Она вздохнула, и мне в этом звуке послышалось разочарование.
— Генри?
— Что?
— Ты теперь можешь меня поцеловать.
Я смотрел на нее как идиот, роняя изо рта крошки торта.
Тут начал звонить мой мобильник. Потом уже Эбби сказала, что ей хотелось бы, чтобы я выключил его и набросился на нее, но я думаю, что какая-то трусливая моя часть была благодарна за эту помеху.
— Да? — сказал я немного усталым голосом.
— Дорогой! Поздравляю с днем рождения!
— Спасибо, — сказал я. — Большое спасибо.
— Извини, ничего тебе не подарила в этом году. Когда вернусь, дам тебе немного денег. Я знаю, ты любил всякие сюрпризы, но ты теперь большой мальчик. Ты предпочитаешь денежки.
— Конечно. Очень мило.
— Как ты там — хорошо проводишь время? Занят чем-нибудь особенным? — Она замолчала, пораженная неожиданной мыслью.