— Куда прешь без очереди?
Тело дергается, словно пронзенное электрическим током. Тупое оцепенение проходит и возвращается осознание реальности.
— Куда лезешь, говорю?
Передо мной задняя часть меня. Вернее, не меня самого, а моего второго меня. Смотрит злым, совершенно диким взглядом. Рожа перемазана землей, на губах прилипшие травинки, глаза засыпаны песком.
Открываю рот, чтобы крикнуть. Говорят, крик помогает при стрессах. Но не успеваю. Потому что вижу — второй я, повернувшийся ко мне протертыми штанами, является лишь одним звеном из длинной цепи многочисленных повторений. Вокруг меня десятки, сотни, тысячи «меня». Все торопятся к шалашу. С газовыми резаками, злыми лицами, в протертых штанах.
Один приз на всех. И всем не хватит.
— Что встал? Двигайся!
Позади еще хуже. До самого холма усеянная моими телами поверхность. Толкаются, ругаются, торопятся.
Товарищ сзади с совершенно глупой физиономией тычет в меня перочинным ножиком и глупо хихикает. Тело справа уставилось на небо и беззастенчиво ковыряется в носу. Двойник слева балуется газовой горелкой со своим двойником слева. Горелка взрывается, оставляя на земле куски разорванных в клочья тел. Задние ряды радостно взвывают и быстро занимают освободившееся место. Где?то впереди знакомый до боли голос заводит заунывную песню: — « Я, ты, он и он, вместе целый батальон». Кто?то кидает в певуна газовую горелку. Голос ругается не по?лейтенантски, но затихает.
— Никакого понятия о секретности миссии, — доверительно сообщает мне тело, которое ковыряется в носу. — Разве с такими парнями мы спасем мир? Нет, не спасем. Тогда зачем мы здесь? Не скажешь, товарищ?
Я только беззвучно распахиваю рот. Я еще в шоке.
— Иех! — расстраивается тело справа. Швыряет под ноги газовую горелку, и, обращаясь к моим отражениям, говорит: — Хватит! Навоевались!
После чего, толкаясь и пререкаясь с лейтенантами, протискивается в сторону холма.
По поверхности товарищей проходит волнение. К беглецу присоединяются еще несколько отражений.
— Домой! Домой!
Сплоченное лежбище молодых лейтенантов с радостью принимает предложение пораженцев. Вижу, как к трусливым лейтенантам присоединяются новые кандидаты.
Не могу вынести позорного бегства себя с поля боя:
— Назад! — мой крик теряется в радостном гуле тех, кто возвращается в места прежних дислокаций.
— Медали хочется? — спрашивает, проходя мимо, мое тело. — Геройствуешь, Пономарев? Смерти не боишься? Смотри! Доиграешься в войну!
На прощание я грожу себе пальцем.
— Подумай, что скажут твои родители? — спрашивает еще один. Проходит, не дожидаясь ответа.
— Как будет плакать страна на могиле героя?
— Ради чего, лейтенант?
— Ради кого?
— Все мы, рано или поздно, растворимся во времени и в пространстве.
Двое меня обнимают меня за плечи, утыкаются носами в плечи:
— Погибнем, Машка слезами изойдется. Не простит нам, что мы ее без нас оставили. Разозлится. Еще и по морде нам надает.
Меня толкают десятки тел, окликают по имени сотни голосов. Кто?то, я не вижу кто, но скорее всего я сам, на ходу вкладывает в мои ладони тяжелый предмет. Это мыло.
— Зачем? — не от глупости спрашиваю, от полной растерянности.
Тысячи тел разом останавливаются, поворачивают ко мне мои лица и хором отвечают:
— А ты подумай!
Делаю шаг назад. К спокойной жизни. К дому. К окну, за которым мой мир. Тела ждут меня, лукаво прищуривая глаза. Приготовив крепкие объятия.
— Нет! — кричу. И этот крик удваивает мои силы.
Я не такой, как они. Я не трус. Я не могу бросить одну Машку. И я не могу позволить, чтобы кто?то погубил мою Землю.
С трудом переставляя ноги, делаю несколько шагов в сторону шалаша. Размахиваю широко руками. И стараюсь не смотреть в сторону тех, кто только что предал меня.
— Молодец, Лесик!
Одинокий, почти робкий крик из толпы летит через степь.
Неужели у кого?то из моих двойников есть совесть?
— Сделай их, Лесик!
— Не подведи нас, земеля!
— Не опозорь погоны!
Голоса все громче. Их все больше. Они сливаются в один громкий и стройный хор:
— Лесик! Лесик! Лесик! Шайбу! Лесик!
Оборачиваюсь, чтобы махнуть рукой, но на холме уже никого нет. Только где?то высоко, у самого солнца, затихает последнее эхо:
— Дурак ты….
Улыбаюсь.
Конечно дурак. Но стойкий, как одноногий оловянный дурак. Теперь меня ничто не остановит. Ни отражения, ни ветер, ни что другое.
Земля под ногами неприятно шевелится.
Опускаю глаза и подпрыгиваю от ужаса. С детства не выношу большого скопления насекомых.
По поверхности чужого мира, совершенно не обращая на меня внимания, бегут, прыгают, ползут от шалаша уже не тысячи, а миллионы крошечных жучков, тараканов, гусениц, букашек. Живой ковер из противных, хрустящих, скрежещущих челюстями насекомых. Топтать, не перетоптать. Давить, не передавить. Бежать…. Бежать?
Смеюсь в лицо тем, кто думает, что можно испугать молодого лейтенанта миллионом насекомых. Это все бред. Галлюцинации. Игра воображения, вызванная злым умыслом преступника. Я дурак. А дураки, как известно, ничего не боятся.
В лицо со всей скорости врезается жук. Следующий метит в глаз, но я вовремя закрываю веки. Такой мелочью меня не возьмешь.
— И это все? — кричу я невидимому злодею.