Баек не рассказывали, очевидно, потому, что я не спрашивал. В детстве я был ужасающе практичен и не интересовался вещами, которые не были мне зачем-то нужны. Если бы мне зачем-то срочно понадобился ребенок, я бы обязательно спросил, откуда они берутся. Но поскольку такой надобности не возникло, я и не спрашивал.
О королях
Вот будете смеяться, а в детстве (раннем-раннем) я очень хотел быть королем. Быстро выяснив, что король — должность наследственная, я тихо плакал по ночам в подушку, попутно размышляя: как бы сделать так, чтобы «родиться обратно», а потом опять «выродиться наружу», но уже в королевской семье.
Резоны у меня имелись следующие. Во-первых, мне очень нравилась одежда, в которой королей рисовали на картинках, шпаги, кинжалы с драгоценными рукоятями — сумасшествие! Наряды в то время вообще меня околдовывали.
Во-первых, мне очень нравилась одежда, в которой королей рисовали на картинках, шпаги, кинжалы с драгоценными рукоятями — сумасшествие! Наряды в то время вообще меня околдовывали. Была скандальная история: я бросился на шею монгольскому послу, который шествовал с женой по нашей улице (мы тогда жили рядом с монгольским посольством). Посольская чета была в национальных костюмах, а они у монголов яркие. Помню, я говорил им: «Дяденька, тетенька, вы такие красивые, заберите меня с собой». Монголы почему-то обрадовались (наверное, сочли мое нападение «добрым знаком»), взяли меня за руки и повели по улице. Эти несколько секунд были незабываемы! Потом вмешались мои родители, которые наконец-то пришли в себя. Меня им тут же отдали, конечно — из соображений высокой политики, я полагаю. Так я не стал монголом.
Во-вторых, я был уверен, что король может приказать окружающим что угодно. И я знал, какой приказ я отдам: чтобы меня ОСТАВИЛИ В ПОКОЕ. Увы, не вышло. В покое меня так и не оставили — до сих пор.
В-третьих, я думал, что во дворце королевском должно быть очень чисто. А в детстве я был жутким чистюлей. Если падал и, к примеру, разбивал коленку, относился к этому довольно спокойно. Но если падал и пачкался в грязи, поднимал такой вой, что страшно вспомнить. Дело не только в том, что меня это эстетически раздражало. У меня еще была такая странная фобия (очень хорошо ее помню): я был уверен, что от грязи можно «заразиться» окружающим миром. Я полагал, что вместе с грязью мир «проникнет в меня».
В конечном счете так оно и случилось.
Я «болею» миром уже много лет; все попытки «вылечиться» пока ощутимых результатов не приносили.
А если бы сделали меня сейчас королем, я бы тут же издал высочайший указ, который грезился мне в детстве: «Оставьте меня в покое». А дня через два начал бы сам доставать всех — в частности, насильственным взломом чужих «сургучных печатей». Я вообще очень люблю, когда меня никто не трогает, а я трогаю всех, за те места, за которые мне хочется. И это очень даже королевские замашки, вот что я вам скажу…
Г.А. Еще один важный вопрос. Вы вообще удовлетворены пропорцией королей, капусты, кораблей, башмаков и сургучных печатей, сложившейся в мире, или Вам хотелось бы что-то изменить?
М.Ф. Да уж, как получилось, так и ладно.
Г.А. Тогда последнее. О чем бы Вы еще рассказали устрицам на месте Моржа?
М.Ф. Я?! Устрицам???!!! Я бы им не рассказывал, я бы у них спрашивал:
— практические рекомендации: как отрастить раковину?
— на кой, собственно, отращивать раковину, которую так легко открыть?
— когда их едят живьем с белым вином, успевают ли они опьянеть во рту едока прежде, чем сомкнутся его челюсти?
Г.А. Не так-то и легко, между прочим, устрицу открыть… Но какая жестокость, однако!
М.Ф. «Жестокость» (если это жестокость) обращена на себя. Я ведь и сам — изрядная «устрица».