Кроме того, помимо этих предпосылок, в основном
субъективно-психологического порядка, Пушкин выдвигает и еще одну очень
существенную объективную предпосылку.
«Томясь в бездействии досуга», Онегин пускается в «странствия без
цели», подробное описание которых должно было составить содержание целой
главы романа, так и названной поэтом «Странствие». В общем замысле
пушкинского романа этой главе была предназначена очень важная функция. Во
время своих «странствий» Онегин, подобно радищевскому путешественнику,
маршрут которого, кстати, полностью включен в путешествия пушкинского героя,
впервые непосредственно и широко знакомится с родной страной, с жизнью
народа — ив ее героическом прошлом (посещение Новгорода, где еще «живы тени
древних великанов» — следы столь идеализировавшейся декабристами древней
русской вольности; песня волжских бурлаков про «удалые» дела Стеньки
Разина), и в ее тяжком настоящем: центральное место в главе должно было
занимать описание аракчеевских военных поселений. Описание это было дано
Пушкиным с такой резкостью «замечаний, суждений, выражений», что не только
опубликовать его, но даже держат). у себя в рукописи оказалось невозможно,
и оно до нас так и не дошло: очевидно, было уничтожено поэтом, подобно
начатой им десятой главе. О том большом месте, которое было отведено этому
описанию в составе главы и об исключительно важном значении, которое
автором ему придавалось, можно судить по тому, что поэт, вынужденный
отказаться от его обнародования, предпочел вынуть из романа и всю главу, без
этого «слитком короткую и как бы оскудевшую» {3}. В особом приложении к
роману была дана лишь небольшая часть этой главы под названием «Отрывки из
путешествия Онегина». В предисловии к ним Пушкин приводил замечание
Катенина, говорившего поэту, что исключение главы «вредит… плану целого
сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне,
знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным». Можно с
уверенностью сказать, что не менее, если не более важную роль играла бы эта
глава и для объяснения перехода от Евгения — «лишнего человека» к
Евгению-декабристу.
Настойчивое намерение Пушкина сделать Онегина декабристом особенно
наглядно показывает, какой жгучей злободневностью был проникнут замысел
пушкинского стихотворного романа, какими крепкими нитями был он связан с
важнейшими событиями и актуальнейшими общественно-политическими вопросами
современности.
Если бы замысел Пушкина был осуществлен, на образ Онегина естественно
легли бы новые краски, он выступил бы в существенно ином освещении.
Если бы замысел Пушкина был осуществлен, на образ Онегина естественно
легли бы новые краски, он выступил бы в существенно ином освещении.
Поскольку этого не произошло, Онегин, каким он показан в романе, каким вошел
в сознание читателей и критики, в историю русской литературы и русской
общественной мысли, являет собой исключительно яркий образ «лишнего
человека», «умной ненужности» (термин Герцена), впервые с такой правдой и
полнотой художественно открытый Пушкиным. Такой образ, заключавший в себе
широчайшее обобщение, был типичным не только для периода декабрьского
восстания, но и для всего дворянского этапа русской революционности; отсюда
он и стал родоначальником всех «лишних людей» последующей русской
литературы.
В том же 1830 г., когда был закончен «Евгений Онегин», Пушкин в
рецензии на «Юрия Милославского» Загоскина замечал: «В наше время под словом
роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании».
Полностью подходит под это определение и пушкинский роман в стихах. В
«вымышленном повествовании» о жизненных путях и судьбах характерных
представителей молодого поколения своего времени Пушкин с непревзойденной
художественной убедительностью развернул «историческую эпоху» 20-х гг. XIX
в., периода декабрьского восстания. Именно это давало право Белинскому
назвать пушкинский роман в стихах, в котором поэт «умел коснуться так
многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру
русской природы, к миру русского общества», не только «энциклопедией русской
жизни и в высшей степени народным произведением», но и «актом сознания для
русского общества, почти первым, но зато каким великим шагом вперед для
него!»
Изображение «исторической эпохи» — своей современности — Пушкин дал не
только одним крупным планом; оно объемно, можно сказать стереоскопично. С
такой же истиной, полнотой, верностью действительности и одновременно
величайшей художественностью, как первый план, разработаны поэтом и ее
задние планы — весь тот пестрый и многокрасочный фон, на котором четко
выписывается основная сюжетная линия и рельефно выступают образы главных
действующих лиц. Светский Петербург и Петербург трудовой,
патриархально-дворянская Москва, поместная деревня, беглая и живая панорама
всей «святой Руси»: «селенья, грады и моря» («Отрывки из путешествия
Онегина»); общественная, публичная жизнь (театры, балы) и частный, семейный
быт; великосветский раут и народные святочные гаданья, и работа крепостных
девушек в- помещичьем саду; кутящая «золотая молодежь» в модном столичном
ресторане и крестьянин, едущий на дровнях по зимнему первопутку; сочные
натюрморты во вкусе «фламандской школы» и тончайшие акварельные зарисовки
сельской природы — весны, лета, осени, зимы.