Вместе с тем мы располагаем твердыми данными,
что, по мысли поэта, Онегин должен был пойти .по первому — героическому —
пути. За год до окончания романа, в 1829 г., во время поездки Пушкина в
Закавказье, на театр военных действий, и встреч его там с некоторыми из
сосланных участников декабрьского движения, поэт рассказывал, что по
«первоначальному замыслу» Онегин «должен был или погибнуть на Кавказе, или
попасть в число декабристов». В этом сообщении, помимо всего прочего, важно
указание на то, что именно таким был уже первоначальный замысел Пушкина,
который, однако, мог возникнуть, конечно, только после восстания
декабристов. Об устойчивости же данного замысла свидетельствует то, что год
спустя после рассказа о нем Пушкин снова попытался было к нему вернуться.
Уже после того, как он счел было свой роман «по крайней мере — как он сам
это указывал — для печати» законченным в составе девяти глав и подвел под
этим черту (соответственный план-оглавление составлен Пушкиным 25 сентября
1830 г.), он, видимо, сразу же принялся за создание новой — десятой — главы.
Роковое финальное свидание Онегина с Татьяной произошло — это
устанавливается совершенно точно, недаром Пушкин замечал, что все в его
романе строго расположено «по календарю», — весной, примерно в марте —
апреле 1825 г.; другими словами, действие последней главы отделено всего
несколькими месяцами от восстания декабристов. Десятая глава непосредственно
посвящена теме декабрьского восстания. До нас дошли только фрагменты первых
семнадцати строф этой главы, дающих описание исторических событий и
деятельности тайных обществ, предшествовавшей восстанию. «Славная хроника»,
— записал П. А. Вяземский в своем дневнике, когда Пушкин прочитал ему,
по-видимому, именно эти строфы. В бумагах Пушкина периода болдинской осени
имеется лаконичная помета: в день очередной лицейской годовщины 19 октября
«сожжена» десятая глава. По этой записи трудно судить с полной
определенностью, была ли написана Пушкиным вся глава, и, если нет, то как
далеко продвинулось ее написание. Но совершенно очевидно, что дошедшие до
нас фрагменты хроникального характера являлись только историческим
введением, за которым должно было следовать дальнейшее развертывание фабулы
романа, конечно, при непременном участии его «главного лица»: согласно с
приведенным выше свидетельством самого Пушкина Онегин, очевидно, «должен был
попасть в число декабристов».
Одним из основных творческих принципов Пушкина, лежащих в основе его
нового реалистического метода, было отсутствие произвольного авторского
вмешательства в действия и поступки своих героев, которые должны вести себя
не так, как вздумается автору, а в соответствии с их характером и условиями
окружающей действительности.
Этот принцип был замечательно осуществлен
Пушкиным в «Евгении Онегине».
Прослеживая по рукописям историю создания Пушкиным его романа в стихах,
мы видим, что порой поэт пытался придавать иной оборот ходу действия,
развитию фабулы. Например, по одному из вариантов Онегин влюблялся в Татьяну
при первой же встрече с ней в деревне. Но в процессе творческой работы поэт
в данном случае, как и в ряде других аналогичных, отказался от этого,
«поправил» себя действительностью, логикой созданных им в соответствии с нею
характеров. Мог ли Онегин стать декабристом? — спрашивают некоторые
советские исследователи и дают на этот вопрос безусловно отрицательный
ответ. Но дело обстоит не так просто. В числе участников декабрьского
движения были люди весьма различного душевного склада — и такие, как
восторженный романтик Кюхельбекер, и такие, как автор дневника «Моя скука»
Николай Тургенев. Однако их всех объединяло передовое сознание и критическое
отношение к окружающей действительности, то есть то, что было присуще и
Онегину, который, получив в наследство от дяди имение, сразу же «задумал» —
облегчить положение своих крепостных крестьян: «Ярем он барщины старинной
оброком легким заменил». Правда, он делает это, по ироническому замечанию
Пушкина, чтобы чем-то занять себя — «чтоб только время проводить». Но все же
предметом своего времяпровождения он избирает установление «нового порядка»,
а не что-либо другое. Недаром Пушкин даже обозначает в этой связи героя
словами, которые затем применит к себе: «Свободы сеятель пустынный». Наличие
у Онегина передового сознания — несомненно. Столь же несомненно и его
критическое отношение к окружающему. Свидетельство этому — уже его уход из
«света». Таким образом, участие Онегина в движении декабристов не
противоречило исторической действительности. Но не противоречило ли бы оно
его образу, логике его характера? Одно из основных свойств и качеств
пушкинского реализма — верность героев своим характерам, но вместе с тем
сами их характеры — не нечто раз навсегда данное, остановившееся, застывшее;
наоборот, как и в самой жизни, они находятся в состоянии постоянного
движения, развития. «Тоска сердечных угрызений», не оставлявшая Онегина с
момента убийства друга, гнавшая его с места на место, возрождение любовью к
Татьяне, «тоска безумных сожалений» о столь близком и возможном и навеки
утраченном счастье, — все это нэ могло не оказать существеннейшего влияния
на развитие заложенных в его характере добрых задатков, создавало
несомненные предпосылки для новой формы проявления «прямого благородства»
его души, перехода его на иную ступень страдания, «более сообразного с
человеческим достоинством». Кроме того, помимо этих предпосылок, в основном
субъективно-психологического порядка, Пушкин выдвигает и еще одну очень
существенную объективную предпосылку.