Поэт ни в какой мере не скрывает существеннейших недостатков своего героя, в
которых отчетливо проступают родимые пятна его общественной среды, но в то
же время подчеркивает и положительные стороны характера Онегина — «души
прямое благородство», показывает, что по своему интеллектуальному складу он
головою выше окружающих. Недаром поэт не только заявляет, что ему нравятся
«черты» Онегина, но и делает себя в роману его задушевным другом. Не просто
«мода» — и «русская хандра» Онегина, подобная, но отнюдь не тождественная
байроновскому «английскому сплину». Томительная, неизбывная «скука» —
неудовлетворенность окружающим — свойство, присущее ряду хорошо известных
Пушкину передовых его современников. Достаточно познакомиться с таким
характернейшим документом эпохи, как письма к друзьям основоположника
русской элегической поэзии XIX в. Батюшкова. Тот же Батюшков в очерке
«Прогулка по Москве» изобразил себя в качестве некоего своего «доброго
приятеля», который «везде равно зевал». Не менее характерен дневник хорошо
известного Пушкину декабриста Н. И. Тургенева, который так и озаглавлен им
«Моя скука» и где он прямо называет скуку «болезнью, только гораздо
опаснейшею телесной».
«Охлаждение» Онегина — не напускное чувство. Это лучше всего
доказывается тем, что он вовсе оставляет «свет», уединяясь в своем кабинете.
Но тут-то и сказывается «проклятое воспитание» Онегина
гувернерами-иностранцами, которые учили его многому, но ничему не научили, а
главное — не привили никаких навыков к труду. Светская жизнь утомила его
своим бегом на место, своей занятостью без дела, а делать что-нибудь он не
умел и не хотел: «Труд упорный ему был тошен». «Преданный безделью, томясь
душевной пустотой» — слова, в которых указаны и причина и следствие — таким
он предстает перед читателями в начале действия романа; таким — «Дожив без
цели, без трудов // До двадцати шести годов, // Томясь в бездействии досуга»
— остается Онегин почти на всем протяжении романа.
Бестужев был неудовлетворен тем, что Пушкин не изобразил своего Онегина
в прямом столкновении «со светом, чтобы
в резком злословии показать его резкие черты», то есть не дал в его
лице нечто подобное герою грибоедовского «Горя от ума» — Чацкому. Он, как и
Рылеев, не считал Онегина подходящим героем для большого стихотворного
произведения, предметом, достойным поэтического воспевания. Пушкин,
наоборот, сразу же оценив великое значение грибоедовской комедии, именно
образом Чацкого не был удовлетворен, не одобряя метода изображения героя как
второго «я» автора, рупора авторских высказываний, от чего сам он решительно
отошел в образе Онегина. Пушкин отметил, что агитационная функция роли
Чацкого оказалась в противоречии с логикой образа: умный человек ведет себя
неумно (см.
Пушкин отметил, что агитационная функция роли
Чацкого оказалась в противоречии с логикой образа: умный человек ведет себя
неумно (см. письмо Пушкина к А. Бестужеву от конца января 1825 г., т. 9).
В последней главе романа поэт и прямо, почти полемически, противопоставляет
в этом отношении грибоедовскому герою своего Онегина, который «попал как
Чацкий с корабля на бал», но в противоположность грибоедовскому герою «не
мечет бисера» перед великосветской «толпой»: «Стоит безмолвный и туманный».
Образ Чацкого исполнен декабристской патетики, что и Давало Герцену
основание назвать его типом декабриста в русской литературе. Но по методу
разработки он еще несколько сродни традиционному амплуа резонера. «Это
Онегин-резонер»,-замечает Герцен («О развитии революционных идей в
России»). Образ Онегина не только заключает в себе неизмеримо более
широкое обобщение, но и отличается более углубленной реалистической
разработкой. Онегин — отнюдь не идеальный образец добродетелей, каким в
значительной степени является Чацкий, напоминающий в этом отношении
положительных героев фонвизинского «Недоросля», а сложное и противоречивое
сочетание многих положительных качеств и многих недостатков. Мало того,
«типичный характер», показанный в «типичных обстоятельствах» {1}, Онегин
отвечает и второму необходимому признаку реалистического образа, также
указанному Энгельсом: он «тип, но вместе с тем и вполне определенная
личность, «этот»…» {2}.
В допушкинской русской литературе уже имелись правдивые, порой
реалистически очерченные образы, но данные лишь под одним, сатирическим,
углом зрения. Это относится не только к Фонвизину, но и к Грибоедову, и к
Крылову-баснописцу. В обрисовке характера Онегина Пушкин впервые
художественно осуществил принцип всестороннего реалистического обобщения,
представляющего органический сплав типического и индивидуального; овладел
методом реалистической типизации не в узких рамках условного басонного жанра
или сатирической комедии с ее также условными единствами места и времени, а
в широкой вместительной раме романа, охватывающего почти всю жизнь героя.
В новом реалистическом качестве образ Онегина предстает уже в первой
главе романа. Характер героя дан здесь не только в его настоящем, — в своем
уже сложившемся виде, но показан и в истории его развития, в динамике
становления, формирования. По дальнейшему ходу, в фабульном развертывания
романа, этот, уже сложившийся характер, «дорисовывается», выступает все
отчетливее и яснее. В разнообразной житейской обстановке (в деревне, в кругу
поместного дворянства, в странствиях по России, на великосветском рауте), в
различных фабульных положениях (испытание дружбой, любовью, убийством друга)
образ Онегина раскрывается всеми своими сторонами, отсвечивает всеми
гранями.