В подземной камере не нашлось бы места, чтобы спрятать даже малого ребенка, не говоря уже о взрослой женщине. Он стоял, прижавшись рукой к холодному железу двери, и взгляд его метался с полок на шкаф, потом на алтарь, потом на дубовый ствол и снова на полки. Как она сумела выбраться отсюда? Ключ у него в кармане был не простым ключом от амбарного замка. Открыть эту дверь мог только человек, обладающий слесарными навыками. Или вторым ключом. Или же это был чертовски способный вор. Может, кто-то вломился сюда и унес ее? Но кто?
Ему на ум не приходило ни одной причины, по которой слесарь вдруг бродил бы по лабиринту канализационных туннелей до тех пор, пока не уперся бы в эту конкретную нишу, чтобы отпереть дверь. В этом просто не было бы никакого смысла. У нормальных слесарей не хватает воображения на такие поступки. Да и вору делать здесь было бы нечего. В уоппингском доме не имелось ничего заслуживающего кражи — если, конечно, вор попал сюда тем путем. Второй ключ? Это объяснение казалось еще абсурднее остальных. Сделать восковой слепок с оригинала, отлить болванку, выточить ключ — и все за какой-то час, когда владелец помещения мог вернуться в любую минуту?
Чем дольше он искал разумное объяснение всему этому, тем меньше разума оставалось в его голове — он словно утекал сквозь пальцы в грязную лужу под ногами. Спящая пленница Лахли просто не могла выйти из помещения. Но она исчезла. Выходит, главное убежище Лахли, результат долгих лет труда и вложений — вся жизнь его в этом месте — находилось теперь под угрозой, ибо эта чертова сука выбралась из него.
От такого потрясения в пору было лишиться рассудка.
Ярость жгла изнутри огненным шаром, она распирала его как порох бомбу анархиста, она гнала его из угла в угол, заставляла размахивать руками с такой силой, что фонарь полетел на пол и разлетелся стеклянными осколками и брызгами масла. Лахли шарил там, где не спряталась бы и мышь, но не нашел ни следа, ни малейшего намека на то, как смогла она бежать. При одной только мысли об этом сердце его, казалось, вот-вот вырвется из груди. Но не могли же его обнаружить! Особенно теперь, накануне его вступления в новый мир.
Лахли злобно выругался. Он ведь был так осторожен.., чертовски осторожен! Может, его все-таки узнал кто-то? Узнал в усатом мужчине того тощего паренька, который жил когда-то на этих улицах? Лахли едва исполнилось двадцать, когда он в последний раз бродил по Уоппингу и Уайтчеплу, выступая под именем гастролирующего медиума, Джонни Анубиса. Но кто еще мог сделать это, если не какой-то мелкий воришка, готовый обобрать хоть собственную жену, если за это дадут денег?
Он почти ожидал увидеть за дверью Тибора Скотленд-Ярд в полном составе с пистолетами наготове. Вместо этого за дверью виднелся все тот же темный туннель, тихий и холодный как склеп — такой же, как и полчаса назад. Лахли застыл на пороге, глядя на свое оскверненное святилище, тяжело дыша и пытаясь сообразить, что же ему теперь делать. Возвращаться домой было смертельно опасно. Опознал ли в нем какой-то житель Ист-Энда Джека-Потрошителя, или это его выследил до самого этого места муж проклятой девки — в любом случае тот, кто забрал Йаниру, узнал о нем достаточно, чтобы Лахли вздернули на виселице.
Возвращаться домой было смертельно опасно. Опознал ли в нем какой-то житель Ист-Энда Джека-Потрошителя, или это его выследил до самого этого места муж проклятой девки — в любом случае тот, кто забрал Йаниру, узнал о нем достаточно, чтобы Лахли вздернули на виселице. Ему необходимо убраться из Лондона. Пока его не успела выследить полиция. Что ж, ворота в будущее откроются сегодня после захода солнца, а это значит, ему нужно избежать поимки еще каких-то двадцать часов.
Отрезанная голова Доминики Нозетт смотрела на него со стола своими незрячими глазами. Жаль, что она не может открыть ему свои тайны. Ему придется захватить голову с собой, медленно сообразил он. Он скажет им, что пытался отыскать свою спутницу и нашел ее разрезанной на части в канализации, так что смог взять с собой только голову. Да, так он и поступит, чтобы прорваться к воротам: шокирует их всех видом окровавленной головы и проскочит на ту сторону, пока они будут ахать и спорить, что делать.
Двигаясь со спокойной уверенностью, Лахли достал из-под стола деревянную шкатулку и высыпал из нее свои принадлежности, на место которых положил голову мисс Нозетт. Потом добавил к ней несколько других предметов, которые хотел захватить с собой, упаковав все это в кожаный саквояж. Мысли продолжали метаться у него в голове. Домой, черт подери, нельзя ни в коем случае: там могут ждать копы. Утром нужно заглянуть в банк, взять денег на пристойную одежду. Слишком много снимать нельзя: не стоит привлекать внимание к своему отъезду. Ночь провести лучше в гостинице.., нет, еще лучше — в ночлежке. Меньше вопросов насчет того, почему без багажа…
Приняв решение, Лахли снял окровавленную одежду и башмаки, переоделся в чистую, которую держал здесь на всякий случай, вынес деревянную шкатулку и саквояж из комнаты и в последний раз запер дверь Тибора. Он никогда не думал, что настанет день, когда ему придется навсегда покинуть свое святилище. Однако судьба его была решена, и к черту любого, кто попытается встать у него на пути.