— У тех, кто действительно не боится.
— Такие есть?
— Появились.
— Кто они?
— Люди Божьи.
— Понимаю! — усмехнулся прокуратор. — Последователи сына Иеговы. Боюсь разочаровать тебя, лекарь, в Иудее чуть ли не каждый год появляется новый пророк, «машиах», как они их называют. Появляется много последователей, которые славят пророка. Они готовы растерзать любого, кто усомнится в новом учении. Проходит немного, и люди забывают своего «машиаха».
— Он не «машиах».
— А кто же?
— Бог и сын бога.
— Он представил тому убедительные доказательства?
— Представит через несколько дней.
— И что это будет?
— Воскресение из мертвых.
— Так он умер?
— Нет еще.
— Значит, умрет. Странно для бессмертного бога, не находишь?
— Его родила земная женщина и внешне он такой же человек, как и мы. Только мы не воскресаем после смерти. Вернее, не воскресали до сих пор.
— Ты лжешь! — возразил Пилат. — Я знаю историю. Земные женщины часто рожали детей от богов, после смерти отцы забирали их на небо. Вспомни Геракла!
— Я тоже знаю историю, прокуратор! Боги забирали своих детей, но остальных людей ждал Аид, Тартар или Гадес. Место невеселое.
— Твой бог предлагает лучшее?
— Мой бог дает воскресение из мертвых.
— Означает ли это, что я повешу тебя, а ты оживешь?
— Нет! Человеческое тело умрет и истлеет. Душа останется жива. В царстве божьем она получит новое тело.
— Что это за царство?
— Там правит бог. Там нет голода, болезней, войн и убийств. Там не покупают и не продают людей. Там равны все: те, кто был на земле правителем и последним рабом. Там высшая справедливость: если раб был благочестив в земной жизни, то он сядет ближе к Господу, чем порочный правитель.
— Это вредная вера! — сказал Пилат. — Рим будет бороться с ней.
— Рим проиграет эту войну.
— Рим может проиграть сражение, но не войну! — усмехнулся Пилат. — Немало царей и народов убедились в этом.
— В этой войне сражаются не мечом, а словом.
— Словом не победить легионы!
— Объятые страхом легионы не дорого стоят.
— Кого им бояться?
— В Риме боятся все. Провинившийся солдат едва не обмочился от страха, стоило тебе позвать его. А ведь знает, что жить ему осталось недолго! Ваши души объяты страхом. Легионер боится центуриона, центурион боится трибуна, трибун — легата. Легат дрожит перед консулом, а консул — перед императором. Всесильный император в свою очередь опасается убийц, ему мерещатся заговоры. Появление неправильной монеты расценивается, как покушение на власть императора, в дальнюю Иудею направлен сенатор с заданием ревностно расследовать этот пустяк. Сенатор понимает ничтожность поручения, но не решается возразить, поскольку боится за свою жизнь и жизнь сына. Какой смысл везти меня в Рим? Но сенатор повезет, поскольку опасается, что ему не поверят, а, не поверив, накажут. А ты, прокуратор? Кто может воспротивиться тебе в Иудее? Ты свободен поступать, как заблагорассудится, но ты бежишь от этой свободы, поскольку боишься. Первосвященники могут написать на тебя донос, и ты осуждаешь на казнь невинных, хотя не хочешь делать этого. И еще не одного осудишь… Что стоит величие Рима, если самый могущественный человек в империи дрожит от страха, как последний раб? Нищий, собирающий подаяние у городских ворот, счастливее императора, потому что жизнь его никому не нужна. Что значат легионы, золото, почести, когда ночью ты пробуждаешься от ужаса и, дрожа, высматриваешь, не крадутся ли к твоему ложу убийцы?!.
Я страхом смотрел на прокуратора: тяжелые желваки катались под загорелой кожей его лица, а лоб, казалось, собрался в одну сплошную морщину. Я боялся, что Козму зарежут прямо здесь, не дав закончить. Но этого не произошло. Когда арестованный умолк, прокуратор сделал знак центуриону, и его увели…
Суд над Акимом не затянулся. Отец произнес обвинение, прокуратор спросил подсудимого, что он может сказать в оправдание.
— Я не собирался убивать мальчишку! — буркнул Аким.
— Этот мальчишка — римский центурион! — возразил Пилат.
— Должность не делает его старше… Он не защищался, а я не убиваю безоружных.
— Ты хочешь сказать: если б центурион был в полном облачении и обнажил меч, ты убил бы его?
— Непременно! Не люблю предателей.
— Сенатор считает предателем тебя. Ты клялся защищать его и сына.
— Сенатор запамятовал: я обещал защищать его на пути в Иудею. На земле провинции обещание утратило силу.
Пилат посмотрел на отца. Тот, подумав, кивнул.
На земле провинции обещание утратило силу.
Пилат посмотрел на отца. Тот, подумав, кивнул.
— Обвинение в клятвопреступлении снимается, — сказал прокуратор и сделал знак секретарю записывать. — Но это не имеет значения. Подсудимый в суде подтвердил, что собирался убить римского центуриона. Преступление карается смертью. Я приговариваю его!
Лицо Акима не выразило страха.
— Меня повесят с разбойниками, которые сидят в тюрьме? — спросил он.
— Они иудеи, их повесят в Иерусалиме, — пояснил Пилат. — Здесь этому придают значение: иудею важно быть похороненным в своей земле — чем ближе к храму, тем лучше. Тебя отведут в Кесарию. Там решим. Не думаю, что это будет крест. Сенатор сказал: в своей стране ты командовал когортой. Я солдат и считаю: ты заслужил быструю смерть.