— Здесь работают рабы или вольноотпущенники? — спросил отца.
— И те и другие. Рабы подносят, убирают, раздувают меха. Резчики, литейщики и кузнецы — вольноотпущенники.
— Им много платят?
— Двадцать денариев в месяц.
— Больше, чем легионеру!
— Легионеров у Рима много, умелого резчика или кузнеца найти труднее.
— Раб обошелся б дешевле.
— Возможно, в Риме можно купить кузнеца или резчика, но здесь Галлия, центурион! На невольничьем рынке продают германцев или фризов, взятых в бою, они умеют только драться и пить пиво, резчика из такого не сделаешь. Германцы не годны даже на подноску угля или раздувания мехов: здесь они задыхаются, начинают тосковать по своим лесам, поэтому мрут или бегут. Все наши рабы родились или выросли в Галлии. Хозяева и родители научили их подчиняться, они спокойны и терпеливы. К тому же их сытно кормят, тепло одевают и дают немного денег, чтоб они могли купить себе вина или женщину. Рабы знают: через двадцать лет они получат свободу. Если, конечно, будут хорошо работать и не воровать.
— Не расточительно ли отпускать их?
— После двадцати лет на монетном дворе от раба мало проку. Многие получают увечья или умирают раньше этого срока. Если б законы Августа позволяли, я отпускал их через пятнадцать лет. У меня сейчас с десяток уже не годных рабов, которых нужно кормить…
Пока отец с Элием разговаривали, вольноотпущенник Юний проворно инспектировал только что отчеканенные монеты. В этот раз он был осторожнее: перед тем как коснуться монеты плевал на нее и брал в руки только остывшие. Закончив, он подошел к центуриону.
— Теперь мы осмотрим хранилище! — сказал центурион. Отец молча кивнул.
У хранилища стояла стража, четверо ауксилиев, после того как отец открыл замок, они стали подносить Юнию тяжелые кожаные мешки с денариями. Отец сам срывал печати, Юний горстью зачерпывал новенькие денарии и рассматривал их через свое стекло, по одному бросая обратно в мешок. После чего отец заново его запечатывал. Вольноотпущенник не пропустил ни одного мешка, и к концу осмотра устали все: Юний, ауксилии, отец и даже центурион, который ничего не делал, а только внимательно следил за всеми.
— Мы закончили! — объявил Элий, после того как Юний, ссыпав денарии в последний мешок, выпрямился и отрицательно покачал головой в ответ на взгляд преторианца.
— Поднимемся ко мне! — предложил отец, и центурион охотно согласился.
Пока мы ходили по двору, рабы не теряли время: стол в триклинии был уставлен блюдами с вареным и копченым мясом, хлебом, фруктами и кувшинами с вином. В погребах префекта нашелся виноград, яблоки и мандарины.
В погребах префекта нашелся виноград, яблоки и мандарины. Был здесь изюм, маслины, смоквы и многое другое. Рабы поставили у стола селлы с мягкими кожаными сиденьями и два биселлия для отца и Элия. Рабы помогли нам снять доспехи и подали чаши для умывания. Все мы здорово проголодались, поэтому некоторое время молча ели, запивая кушанья сладким галльским вином. Виноград в Галлии стали возделывать совсем недавно, но местные вина уже славились. Многие считали, что они лучше италийских, даже знаменитого фалернского. Когда гости насытились, рабы по знаку отца унесли кушанья, оставив только фрукты и вино. Отец сам наполнил чашу Элия, затем свою и, отплеснув по обычаю на пол, пожелал здоровья консулам Рима. Гость поддержал.
— Теперь, когда мы сыты, а ты увидел, что хотел, — начал отец, глядя на центуриона, — можешь сказать, что искал?
— Покажи ему! — велел Элий вольноотпущеннику.
Юний встал и положил перед префектом монету. Я не удержался, и скользнул за спину отца. Это был серебряный денарий, обычный, какие мы совсем недавно видели в хранилище. Отец недоуменно повертел денарий в пальцах, затем подкинул его на ладони, проверяя вес.
— Принеси лидский камень! — велел мне.
— Не стоит, префект! — упредил меня Юний. — Серебра в этом денарии больше, чем в обычном. Чистый металл, без примеси.
— Тогда в чем дело?
— Смотри внимательней, префект!
Юний протянул отцу свое стекло, и я вновь наклонился над отцовским плечом. Выпуклое стекло увеличивало рисунок, я отчетливо видел буквы «TI. CAESAR DIVI AVG. F. AVGVSTVS» вокруг профиля императора, означавшие «Тиберий Цезарь, сын Божественного Августа, Август». На оборотной стороне денария вокруг женской фигуры на стуле (мать Тиберия Ливия в образе богини) надпись покороче: «PONTIF. MAXIM.», «великий понтифик». Отец еще раз повернул монету, и я вдруг ощутил, как напряглась его спина. Следом и меня прошиб холодный пот: вместо уродливого профиля Тиберия на монете был выбит неизвестный облик молодого человека в лавровом венке.
— По ошибке? — хрипло спросил отец.
— В твоем дворе проверяют монеты, прежде чем наполнять ими мешки? — ответил Юний вопросом.
— Два вольноотпущенника заняты только этим.
— Значит, пропустить не могли. Странная монета, не правда ли? Надпись Тиберия, а вот лицо…
— Эту монету сделали умышленно! — торжественно сказал Элий. — Те, кто хотел оскорбить великого Тиберия.
— Известно, чей это профиль?
— Некоторые полагают: Гай Юлий Цезарь, сын Германика и внук Тиберия, — тихо сказал Юний.