Единственным, кто остался в неведении о предстоящей победе Руфа, был фриз. Он разъярился еще больше, и в исступлении набросился на жалкого римлянина. Он бил щитом и мечом, ожидая, что соперник вот-вот свалится, но тот не падал. Только неуловимо ускользал от ударов, а потом снова упал фриз…
Отец научил меня этому приему. Улучив момент, ты резко приседаешь и цепляешь подъемом стопы лодыжку противника. Рывок вверх — и тот падает навзничь. Враг оглушен, умелому бойцу хватит времени, чтобы перерезать горло поверженного. Это опасный прием.
Это опасный прием. Стоит промедлить, и ты получаешь удар сверху. Но противник Луция Назона даже не видел, куда бить…
Когда фриз упал в третий раз, амфитеатр охватило безумство. Зрители вскочили со своих мест, и в один голос скандируя: «Убей его! Убей его!..» Свалив фриза в четвертый раз, отец оглянулся на Августа.
— Убей! — сказал император.
Из-за рева толпы отец не мог слышать повеление, но догадался. Пятясь, он медленно отступал к трибуне императора, и фриз решил, что враг наконец-то сломлен. Но отец просто исполнял обещание. Когда оба гладиатора встали против трибуны Августа, отец скользнул вниз. В этот раз он не действовал ногой. Гладиаторы сражаются босыми, и отец перерезал фризу ахиллово сухожилие.
Фриз упал и попытался встать, но не смог. Отец, заскочив ему за спину, перерезал второе сухожилие. Теперь фриз мог стоять только на коленях. Он на них встал — с мечом в руках. Отец спокойно перерубил ему пальцы, сжимавшие рукоятку, затем стащил шлем. Фриз молча смотрел на беснующуюся толпу, единодушно желавшую его смерти. Гладиатор просит пощады, поднимая руку. Фриз не поднял.
Отец оглянулся на Августа. Тот сделал знак. Отец схватил фриза за волосы, оттянул его голову назад и ударил мечом сверху вниз, над левой ключицей. Широкий гладиус, войдя в грудь, разрезал сердце фриза, и тот безмолвно упал лицом в песок.
— Так будет с каждым врагом Рима! — крикнул отец, поднимая окровавленный меч.
Восторженный рев толпы был ему ответом.
Отец едва успел снять доспехи и переодеться, как за ним прибежал посыльный. Август не любил пышных пиров, тем более с возлежанием, поэтому гости за столом наместника сидели. Наместник — по правую руку императора, легаты Третьего и Пятого легионов — по левую, дальше располагались какие-то важные сенаторы, но отец на них не смотрел. Когда он вошел в триклиний, Август указал ему на место напротив себя. Побежавшие рабы мгновенно поставили гостю стул без спинки, на стол перед ним — чашу с вином. Все напряженно смотрели на отца, и тот понял. Взял чашу и встал.
— Да будут боги милостивы к тебе, Цезарь! Да продлятся твои дни, дабы все мы благоденствовали!
— Ишь как! — сказал Цезарь. — Хитер! И меня похвалил, и себе благоденствия пожелал.
Гости за столом засмеялись. Отец смутился.
— Садись! — велел ему Цезарь. — Ешь, пей — заслужил! Отстоял славу Рима. Откровенно говоря, я сомневался. Фриз был силен.
— Он двигался слишком медленно, — сказал отец.
— Ты, конечно, приметил это? — сощурился Август. — Еще до того, как попросил меня? Ведь так?
— Так! — признался отец.
— Хорошо, что не врешь! — заключил Август и продолжил: — Ты показал, что Рим побеждает не грубой силой, а умом и упорством, и заслужил награду. Часто выступаешь на арене?
— Впервые.
— Я вижу шрамы на твоем лице и руках. Много шрамов.
— Я получил их, сражаясь с германцами.
— Луций Назон был префектом когорты ауксилиев, — пояснил, не утерпев, легат Пульхр.
— Почему же теперь тренирует гладиаторов? — Август повернулся к легату.
— Я долго оправлялся от ран, — поспешил отец на помощь. — На мою должность назначили другого. Теперь жду вакансии.
— Давно ждешь? — сощурился Август.
Теперь жду вакансии.
— Давно ждешь? — сощурился Август.
— Третий год…
Август повернулся к наместнику.
— Если не ошибаюсь, только в этом году мы направили в Галлию семь новых трибунов. Почему не нашлось когорты для Руфа?
Наместник не знал, куда деть глаза.
— Я сомневался… — наконец произнес он сдавлено. — Ауксилии под началом Назона были разбиты.
— Нам ударили в спину! — поспешил отец. — Неожиданно, когда мы сражались с другими. Германцев было вдвое больше.
Но Август продолжал смотреть на наместника.
— Когорта ауксилиев бежала с поля боя?
— Нет, Цезарь! Отступили германцы.
— Варвары захвали знамя и значки когорты?
— Нет, Цезарь.
— Почему говоришь, что когорту разбили?
— Ауксилии понесли большие потери. Был убит или ранен каждый второй.
— А у германцев?
Наместник замялся. Отец вновь не выдержал:
— Перед тем, как нам ударили в спину, мы положили сотни полторы. Потом меня ранили… Но мне говорили, что галлы убили еще не менее двух сотен. Иначе германцы не ушли бы.
— Я постарел, — со вздохом произнес Август, — и многого не понимаю. Наша когорта сражалась на два фронта. Ауксилии сохранили строй, значки и знамя, они убили много врагов и заставили германцев отступить. Мне говорят, что это поражение. Когда я был молод и сам водил легионы, такое считалось победой.
Наместник смотрел в стол. Август вновь повернулся к отцу. И вдруг заговорил на греческом.
— Ты сын всадника, но носишь простую тогу. Почему?