Костя выключил паяльник и разгладил брезент, уловив звон посуды, а затем осторожные шаги Тосио. Он поднимался с подносом. Мы с Костей встали возле тамбура, готовые подхватить поднос с яствами, паче чаяния он начнет выскальзывать из рук дежурного кока.
Наши опасения оказались напрасны. Никто так уверенно не держится на палубе, как наш Тосио: даже в самую сильную качку его ноги словно прирастают к ней.
Огромный деревянный поднос, покрытый золотистым лаком, ломился от мисок, чашек и чашечек, полных аппетитнейшей снеди.
Костя, расставив руки, ступая, как балерина, проводил Тосио до брезента и с облегчением вздохнул, когда Тосио благополучно поставил поднос на палубу.
— Уф! — выдохнул он. — Ты, Тосик, многим рискуешь, перемещая таким образом ценности. Представь себе…
— Не порть себе аппетита мрачными мыслями, Костя, — сказал Тосио, усаживаясь у подноса. — Прошу. Вначале вот этот салат под острым соусом. После — суп из черепахи, затем рыба с гарниром из водорослей, трепангов и улиток…
Мы уже уписывали салат и втягивали ноздрями волшебный аромат черепахового супа.
На десерт Тосио подал охлажденный ананас, манго, виноград без косточек и даже арбуз.
— Ну, братец… — только и мог сказать Костя, протянув руку к багряному ломтю арбуза.
После обеда Костя, пользуясь правом подвахтенного, растянулся на брезенте-скатерти и тут же уснул. Тосио стал тщательно мыть посуду в морской воде и ставил ее на поднос сушиться на солнце. Я дремал, глядя на движущееся дно на экране. Экран засеребрился от стаи мелкой рыбешки, промелькнуло тело какого-то дельфина; они тоже завтракали, без наших удобств, но с не меньшим аппетитом.
Качурки, не отстававшие от яхты, гурьбой кидались в воду за остатками пищи с нашего стола. Тосио сказал:
— По всей видимости, усилится ветер. Штормовые ласточки — спутники бури. Что-то мне сегодня не хочется попасть в шторм. Наверное, сказывается некоторая усталость, не физическая, а нравственная усталость после тигровых звезд. Странные создания! Если бы не человек, то в природе могли наступить коренные изменения.
Я вяло сказал, чтобы поддержать разговор:
— Думаешь, наступил бы век иглокожих?
— Возможно, хотя мы еще полностью не избежали опасности. Я думаю, вот так же в мезозойскую эру могли появиться первые ящеры, и затем они миллионы лет владели и морем и сушей.
Яхту тряхнул порыв ветра. Чарли блестяще выровнял крен, лег на прежний курс. Костя проснулся, сел и сказал:
— Лечь в дрейф… — И снова растянулся на брезенте. Мы с Тосио еще с четверть часа поговорили о причудах природы и необходимости не нарушать в ней равновесия сил. Потом Тосио спустился к себе в каюту, сказав, что ему следует закончить главу работы об органах чувств осьминогов и кальмаров, начатую месяц назад. Скоро из тамбура донеслось стрекотание диктофона, печатающего под диктовку Тосио.
Солнце перешло зенит. Облачность стала гуще. Барометр в рубке опустился на несколько делений. Я вызвал автоматическую станцию Службы погоды. Размеренный голос заверил, что ничего серьезного не ожидается. К вечеру ветер усилится всего до шести баллов, затем на нашей широте наступит штиль. Как обычно, автомат закончил сводку пожеланием счастливого плавания.
Все же мне не нравилась погода: вдруг охватывающая духота и это серебристо-сизое небо с оловянным кружочком солнца. Мне вспомнился полет на аэрокаре в прошлом году, когда мы увидели Великого Кальмара, поднявшегося со дна океана. Раскинув гигантские щупальца, Великий Кальмар нежился на солнце, а над ним вились морские птицы, и наша машина, как зачарованная, тоже стала описывать круги над солярием чудовища. Я вспомнил охватившую меня безвольную тоску, обморок Биаты, застывшие, как маски, лица друзей, желание выпрыгнуть из машины и, распластав руки, закружиться в хороводе чаек…
Звякнул автомат песочных часов, оповещая, что через десять секунд из стеклянного конуса высыплется весь песок.
Я взял кончик тросика, привязанный за язык рынды, и, дождавшись, когда упала последняя песчинка, отбил две склянки.
Моментально проснулся Костя. Не от звона рынды — в нем шли очень точные «часы», он всегда просыпался в это время. Вскочив, Костя потянулся, проделал дыхательную гимнастику и, шагнув к борту, прыгнул в воду — так он начинал вторую половину дня.
Пуффи уже ждал его и закружился вокруг, предлагая на выбор: или пуститься наперегонки, или нырнуть до дна. Костя выбрал перегонки и, конечно, к восторгу Пуффи, сразу безнадежно отстал. Пуффи скоро вернулся, и они поплыли рядом вслед за яхтой. Скоро пловцы скрылись в ослепительном мерцании солнечных бликов. Я вернулся к созерцанию морского дна. Снова мы шли над цветущим садом. Глубина увеличилась до двадцати метров, краски стали мягче, расплывчатей.
Донесся протяжный свист: Костя подавал сигнал лечь в дрейф. Обыкновенно он легко догонял яхту с помощью Хоха и Протея — сына Протея. Чарли мастерски справился с маневром, убрав все паруса, кроме стакселя и грота. Яхта почти остановилась, отыгрываясь на пологой волне. Минут через пять по штормтрапу, который я опустил с левого борта, поднялся, тяжело дыша, Костя.