— А вы будете не вы, если не доведете это дело до конца. Мистер Донахью!
— Да, сэр. — Холодный, деловой голос Донахью почти одновременно возник и в переговорном устройстве, и с экрана Фри-Ви.
— Пожалуйста, вернитесь и заберите ридикюль миссис Вильямс из кармана мистера Ричардса. Ни в коем случае не причиняйте ему вреда.
— Слушаюсь, сэр. — Ричардс в ужасе припомнил, как в Управлении Игр делали копию с его карточки Идентификации.
Клик-клик-клик.
Вновь возник Донахью и направился к Ричардсу. Его лицо было спокойным, холодным и пустым. Запрограммированным. Это слово замелькало у Ричардса в мозгу.
— Не двигайтесь с места, прелесть моя, — остерег его Ричардс, легко переместив руку внутри кармана пальто. — В безопасности только те, кто на земле. А ты вместе с нами всеми отправишься на Луну.
Он подумал, что решительный шаг может хоть на секунду остановить его, и глаза его, казалось, чуть-чуть мигнули, выдавая неуверенность, и тут он вспомнил все опять. Кажется, он прогуливался по Коте д'Азур, или подошел к тараторящему гомосеку, съежившемуся в темной аллее.
Ричардс торопливо обдумывал, схватить ли ему парашют и бежать. Безнадежно. Бежать? Куда? Все пространство самолета кончалось мужским туалетом в конце третьего класса.
— Свидимся в аду, — печально произнес он и сделал рывок в кармане. На этот раз реакция была лучше. Не совсем такой, как нужно, но лучше. Донахью издал что-то вроде хрюканья и закрыл лицо руками, проделав древний, как мир, жест. Обнаружив, что он еще на этом свете, он опустил руки, смущенный и злой.
Ричардс вытащил из кармана своего грязного потрепанного пальто ридикюль Амелии Вильямс и швырнул его.
Ричардс вытащил из кармана своего грязного потрепанного пальто ридикюль Амелии Вильямс и швырнул его. Сумочка ударилась Донахью в грудь и шлепнулась к его ногам, как подстреленная птичка. Рука Ричардса была потной и скользкой. Она лежала та колене и казалась ему странной, белой и чужой. Донахью поднял сумочку, небрежно осмотрел ее и отдал Амелии. Ричардса это зрелище повергло в идиотски-печальное состояние. Как будто он потерял старого друга.
— Бум, — сказал он тихонько.
…Минус 014. Счет продолжается…
— Твой парень очень неплох, — устало сказал Ричардс, когда Донахью снова удалился. — Я ожидал, что он дрогнет, но надеялся, что он наложит в штаны.
Он начал замечать в глазах странное двоение. Оно появлялось и проходило. Он осторожно потрогал бок. Рана снова неохотно затягивалась.
— Что на этот раз? — спросил он. — Вы установили камеры в аэропорту, чтобы каждый мог видеть, как этот сорвиголова получит все, что ему причитается?
— Ближе к делу, — мягко сказал Киллиэн. Его лицо было темным, непроницаемым. Если он что то и утаивал, то сейчас это находилось практически на поверхности. Ричардс знал об этом. И вдруг его снова наполнил ужас. Ему хотелось протянуть руку и выключить Фри-Ви. Не слышать этого больше. Он почувствовал, что внутренности его начинают медленно и ужасно дрожать — трястись
В буквальном смысле, по-настоящему. Но выключить экран он не мог. Ну, разумеется, не мог. Это ведь Свободное телевидение.
— Изыди, сатана, — хрипло сказал он.
— Что? — Киллиэн казался испуганным.
— Ничего. Выкладывайте, что там у вас.
Киллиэн молчал. Он взглянул на свои руки. Он снова поднял глаза. Ричардс ощущал до этого неведомую область в мозге, стонущую от дурных предчувствий. Ему казалось, что призраки бедняков и безымянных пьяниц, спящих в аллеях, зовут его по имени.
— Маккоун выдохся — мягко произнес Киллиэн. — И ты это знаешь, потому что ты сам это сделал. Раздавил его, как яичную скорлупу. Мы хотим, чтобы ты занял его место.
У Ричардса, которому казалось, что он пересек ту черту, за которой уже ничто не могло потрясти его, отвисла челюсть от недоверчивого изумления. Наверняка это было ложью. Это должно было быть ложью. Однако Амелия теперь могла успокоиться. Им не было причин врать или внушать ему какие бы то ни было иллюзии. Он был один и ранен. А Маккоун и Донахью были вооружены. Одна пуля, пущенная ему в левый висок, и с ним все кончено, без шума, путаницы и суеты. Вывод: Киллиэн говорил истинную правду.
— Да вы спятили, — пробормотал он.
— Нет. Ты — лучший «Бегущий», который когда-либо у нас был. А лучший бегущий должен обладать отменной наблюдательностью.
Раскрой хоть немного свои глаза и ты увидишь, что «Бегущий» придуман не только для удовольствия масс и избавления от опасных людей, но и еще кое для чего. Система работает бесперебойно, Ричардс, она всегда охотится за новыми, свежими талантами. Так и должно быть.
Ричардс пытался говорить, но ничего не мог вымолвить. Страх все еще находился в нем, и он ширился, рос, укреплялся.
— Еще никогда Главный Охотник не имел семьи, — наконец сказал он. — Ты должен знать, почему. Возможности для шантажа…
— Бен, — сказал Киллиэн с безграничной мягкостью, — твои жена и дочь мертвы. Они мертвы уже более десяти дней.
…Минус 013. Счет продолжается…
Дэн Киллиэн говорил, судя по всему, еще какое-то время, но Ричардс слышал его лишь отдаленно, его голос искажался странным эхом в его сознании.
Он будто расходился в очень глубоком колодце и слышал чей-то далекий зов. Его разум стал окутываться полуночной тьмой, и тьма служила своего рода фоном для демонстрации слайдов из семейного альбома. Старый «Кодак» Шейлы, покачивающийся в залах супермаркетов, и отрывной блокнот под ее рукой. Мини-юбки, только что вновь вошедшие в моду. Две застывшие фигуры, сидящие в конце причала (вход свободный) спинами к камере и смотрящие на воду. Соединенные руки. Тонированная сепией фотография жениха в плохо сидящем костюме и невесты в надетом специально к этому случаю лучшем материнском платье, стоящих перед мировым судьей с большой бородавкой на носу. Они хихикали над этой бородавкой всю свою первую брачную ночь. Черно-белое фото потного, по пояс голого человека в просвинцованном фартуке, переключающего рычаги коробки передач мощного двигателя в похожей на огромный склеп подземной камере, освещаемой дуговыми лампами. Цветная фотография в мягких тонах (мягких затем, чтобы скрыть потрепанное, неприглядное окружение), изображающая женщину с большим животом, стоящую у окна и выглядывающую из-за рваной занавески, ожидающую, когда ее мух пройдет, по улице, направляясь домой. Свет мягкой кошачьей лапой лежит на ее щеке. Последняя картина: другая допотопная фотокарточка худого парня, высоко над головой держащего свою крошку-малышку, с выражением странной смеси триумфа и любви, лицо его растянуто в широкой победной улыбке. Картины начали вспыхивать все быстрее; проносясь мимо, они не приносили при этом никаких чувств: ни печали, ни любви, ни горечи утраты — ничего, кроме холодного новокаинового оцепенения.
Киллиэн убеждал его, что Система не имела никакого отношения к их смерти, это были несчастные случаи. Ричардсу казалось, что он верит ему — не только потому, что его рассказ слишком походил на вранье, чтобы на самом деле быть ложью, но потому, что Киллиэн знал, что если Ричардс согласится выполнять предложенную работу, первым местом, где он остановится будет Ко-Оп Сити, где один только час на улицах без промедления откроет ему правду.