— Были когда-то, — я кивнул. — В тридцатых снесли.
— Да сиди ты! Снесли! — Саня явно мне не поверил. — На черта бы их строили? Сносить потом? Не знаешь, так не выпендривайся! Специалист! Три кнопки правильно нажать не может, а сочиняет!
Я промолчал.
— Ну и вот, — продолжал Саня. — Прихожу в Гостиный Двор. Вонища еще круче, чем на улице! Ходят какие-то бородатые, друг друга за рукава дергают, в лавки зазывают. И такой охмуреж стоит — своего голоса не слышно! Орут, спорят, по рукам хлещут, а посмотришь — одними гвоздями торгуют. Ни шмоток приличных, ни бытовой техники.
Ладно. Подхожу к одной бороде, спрашиваю, где тут «Тележкин и сыновья». Стоит, дурак дураком, глазами хлопает. Второго, третьего спросил — тоже ни бе, ни ме. Жмуться, да в затылках чешут, будто фамилии такой сроду не слыхали.
Тут подходит мент с усами шире плеч — городовой по ихнему.
— Кто таков? — спрашивает.
— Все нормально, сержант, — говорю. — Я племянник купца второй гильдии Никанора Тележкина. Который «и сыновья». Слыхал?
— Нет, — говорит, — не слыхал. Нету такого купца — Тележкина.
И сразу, по ментовской привычке, документы требует.
— Какие тебе документы, дядя! — объясняю. — Со дня на день город красные возьмут! Они тебе такие документы возле стенки пропишут — карманов не хватит! Рви погоны, сержант, и дуй в эмиграцию, пока не поздно!
Короче — гружу его по полной, пальцы веером, все дела… а он только хлебало разевает.
— Что еще за красные? — спрашивает.
— Темень деревенская! — говорю. — Если у вас тут еще телевизора нету, так вы хоть радио слушайте! Война гражданская идет! Большевики наступают! Царя убили! Неужели не слышал?!
Тут это чудо с усами надувается, как Мишка олимпийский — ну прямо полетит сейчас! — и хватает меня за воротник.
— Я вот тебе покажу царя! — орет. — А ну пошли в околоток!
И давай в свисток дуть! Аж уши заложило.
Смотрю, с другого конца коридора бегут двое таких же. Ну, думаю, пора когти рвать. Выхватываю баллончик из кармана — я ж не с пустыми руками полетел, готовился! — и пшик ему прямо в усы! Он и завалился с непривычки, и с ним еще пара мужиков, зацепило их, видно.
Визжат, кашляют, по полу катаются, ничего понять не могут…
Остальные разбираться не стали, увидели такое дело, да как дернут от меня в разные стороны! Смели и тех двух ментов, что на помощь, бежали, и два прилавка — в щепки, и окно даже высадили. Ну и я, не будь дураком, ноги делаю — через прилавок перепрыгнул — и по подсобкам! Я ж у нас в Гостином год экспедитором работал, каждый закоулок знаю. По лестнице наверх, два коридора — прямо и направо — и вот я уже на другой линии. На ходу подцепил телогрейку какую-то, надел, чтоб не очень выделяться, и постепенно ход сбавляю. Здесь уже, чувствую, потише, паники не слышно, народ делом занят — ящики штабелюют, бочки катают, матерятся — в общем все спокойно. Ну и я такой деловой иду, будто ни при чем.
Смотрю, стоит мужик, мнет папироску и газетку полистывает. Ага, думаю, ну-ка я разговорюсь с ним. Подхожу, вынимаю «Мальборо».
— Огоньку не найдется? — спрашиваю, а сам тут же ему пачку под нос. — Моих не желаете? Угощайтесь!
Берет он сигарету и, вижу, не знает, какой стороной ее в рот совать.
— Это откуда ж такие?
— Американские, — говорю, — с угольным фильтром.
— Вот черти! Чего только не напридумают!
Закурили.
— Что пишут? — спрашиваю. — Как успехи на фронтах?
— На которых фронтах?
Вот тебе раз, думаю, а сам в газетку заглядываю — неужели и там о красных ни слова?! И вдруг вижу, под самым заголовком, крупно — дата: двенадцатое мая тысяча девятьсот первого года!
Я сразу и не понял.
— Что это, — говорю, — вы такие старые газеты читаете? Не подвозят?
— Почему старые? Третьего дня из уезда. Самая свежая!
Ну, до меня и дошо, наконец. Машина твоя, чтоб ей пусто было, не в тот год меня законопатила! В девятьсот первый вместо девятьсот восемнадцатого! Я чуть не разревелся там.
— Ну, все понятно, — бормочу. — Базаров нет. Конечно, какой тут может быть Тележкин? Никто тут никакого Тележкина еще не знает!
А мужик вдруг:
— Почему не знаем? Знаем. Никишка Тележкин у Вахлаковых в приказчиках. Да вон он в лавке, с кралей лясы точит!
И пальцем тычет куда-то.
Я, как подорванный, пулей туда! Вбегаю в лавку и вижу — точно, он! Только молодой. Какие уж там сыновья! Сопляк сопляком! Стоит, с девахой какой-то базарит.
— Тележкин? — спрашиваю.
— Тележкин.
Ах ты, мать твою! Наконец-то повезло!
Только слышу вдруг, по коридору — будто табун лошадей ломится — топот, свист, крики!
«Держи! — вопят. — Вон он, в лавке!»
Глянул, а там целая рота ОМОНа местного, да с шашками наголо. Меня ищут.
Ну, я деваху шуганул оттуда, чтоб не мешалась, а этого пацана взял за шкварник и говорю:
— Как разбогатеешь через семнадцать лет, так не прячь, дурила, клад в амбаре! Красные его там найдут и тебя же за него и шлепнут! А зарой лучше в Сыром овраге под старой ивой! Там одна такая. За это правнуки тебе спасибо скажут…
Только всего и успел объяснить. Вваливается вся толпа — и ко мне! Я — к стене, руками уперся, ноги расставил.
— Сдаюсь! — ору, — Не стрелять! Добровольно отпускаю заложников!
И глаза закрыл. Ну, думаю, сейчас бить начнут. Стою, жду. А куда деваться?