— И как же я всего этого добьюсь?
— Просто-напросто пустишь лес на дрова!
— Да ведь ты только что сказал нам…
— Помолчи, Флем! — прервала его герцогиня, пронзая Шута долгим взором. — А если мы захотим пустить на дрова дома неугодных нам людей?
— Назовите это градостроительной расчисткой, — не моргнув глазом ответил Шут.
— А если приказать их сжечь?
— Градостроительная расчистка с применением экологостойкой технологии.
— А если землю, на которой они стояли, еще и солью посыпать?
— Ей-ей… Это, наверное, будет градостроительная расчистка с применением экологостойкой технологии наряду с мероприятиями оздоровления окружающей среды. Уместно было бы посадить при этом несколько саженцев.
— К черту саженцы! — рявкнул Флем.
— Хорошо, хорошо. Все равно они не приживутся. Главное — что вы их посадите.
— Но мне еще хотелось бы поднять налоги, — продолжала герцогиня.
— Ей-ей, дяденька…
— Какой еще «дяденька»?!
— Тетенька? — поправился Шут.
— И не тетенька!
— Ну… ей-ей… вам необходимо заручиться средствами для финансирования ваших широкомасштабных мероприятий.
— Ей… еще раз, — потребовал очнувшийся герцог.
— Он хочет сказать, что для того, чтобы пустить лес на дрова, нужны деньги, — пояснила герцогиня.
Теперь она глядела на Шута с улыбкой. Впервые она удостоила его взгляда, отличного от того, каким смотрят на мелкого, проказистого и в придачу покалеченного таракана. Да, в ее взгляде по-прежнему содержался тараканий образ, однако он уже нес печать изменившегося отношения — хороший, умненький тараканчик, ловко прыгаешь.
— Забавно, — прогнусавила она. — Но ответь, способны ли твои слова влиять на прошлое?
Шут недолго обдумывал ответ.
— Думаю, здесь дело обстоит еще проще. Ведь прошлое нужно вспоминать, а память состоит из слов. Кто точно расскажет нам, как поступал тот или иной король, живший за тысячелетие до нас? Остались лишь воспоминания да слова. И разумеется, пьесы.
— Да-да-да! — воскликнул Флем. — Я однажды видел пьесу. Целая орава чудаков в колготках битый час горланила и размахивала мечами. Но людям нравилось.
— Хочешь сказать, что история — это всего-навсего набор рассказов? — уточнила герцогиня.
Взор Шута, скользнув по стенам тронной залы, остановился на портрете Грюнберри Доброго (906 — 967).
— Вот скажи, ваша светлость, существовал ли этот человек? Кто теперь может утверждать это? И чем именно он прославился? Но до скончания веков он останется Грюнберри Добрым, и наши потомки будут чтить его.
Глаза герцога лихорадочно заблестели. Он передвинулся на краешек трона.
— Я тоже хочу прославить себя! Сейчас и до скончания веков! Хочу, чтобы меня любили современники. И чтобы с благоговением вспоминали потомки.
— Для начала допустим, — произнесла герцогиня, — что не все исторические сведения одинаково достоверны. Ведь есть хроники, смысл и содержание которых… несколько туманны.
— Ты отлично знаешь, что я этого не делал, — скороговоркой выпалил герцог. — Он сам поскользнулся, а потом покатился вниз. Да, вот так. Поскользнулся, упал… Меня-то там даже не было! И это он первый на меня набросился. С моей стороны — чистая самооборона. Вот так. Он поскользнулся и вследствие самообороны напоролся на собственный кинжал. — Герцог перешел на невнятное бормотание. — И вообще, я уже почти ничего не помню… — И он принялся растирать свою роковую длань, — впрочем, исходя из вышесказанного, она таковой уже не считалась.
— Уймись, — снисходительно огрызнулась герцогиня. — Я знаю, что ты этого не делал. Меня, если помнишь, с вами не было. И я никогда не передавала тебе орудие убийства, в глаза его не видела.
Герцога снова бросило в дрожь.
— А теперь, Шут, — промолвила герцогиня Флем, — подумай хорошенько и ответь — не нужно ли внести в исторические хроники некий общеизвестный и точный факт?
— Факт, тетенька, о том, что тебя там не было? — с готовностью вскричал Шут.
Слова и впрямь обладают великой силой. В частности, они умеют слетать с языка до того, как говорящий успеет заткнуть себе рот. Если уподобить слова маленьким барашкам, то Шут сейчас с ужасом следил, как невинные существа, весело подпрыгивая, идут прямо в жерло огненного взгляда герцогини.
— А где я была?
— Где угодно, — поспешно отозвался Шут.
— Дурак! Человек не может находиться в нескольких местах сразу.
— Я хотел сказать, что вы находились где угодно, но не на лестничной площадке.
— На какой лестничной площадке?
— На любой, — покрываясь холодным потом, ответил Шут. — То есть не было вас там. И с удивительной ясностью припоминаю, что лично я вас там не видел.
Некоторое время герцогиня молча рассматривала его.
— Постарайся не забыть этого, Шут, — посоветовала она и потерла подбородок. Послышался мерзкий скрежет. — Итак, ты уверяешь нас, что действительность — это всего-навсего жалкие слова. Значит, слова — это действительность. Но как слова могут стать историей?
— Пьеса, которую я видел, запомнилась мне на всю жизнь, — мечтательно промолвил герцог Флем. — Ее участники постоянно пускали друг другу кровь, но никто не умирал. А как зажигательно и умно они говорили!…
Со стороны герцогини снова донесся скрежет щетины.
— Шут!