— В четверг я нянчусь с малышом, — заявила ведьма, обходившаяся без традиционного головного убора, зато одаренная такими густыми светлыми кудрями, что те вполне могли заменить ей боевой шлем. — С Джейсона сыночком, младшим… Зато в пятницу я свободна. Давай не затягивай с чайком, золотко. У меня в горле все пересохло…
Младшая участница посиделок, издав короткий вздох, зачерпнула в заварочный чайник кипяток из котла.
Третья же ведьма в благодушном порыве потрепала девушку по плечу:
— Ты все правильно делаешь. Чуть-чуть поработаешь над визгами, и полный порядок. Согласна со мной, нянюшка Ягг?
— Визг никогда не помешает, — поспешно откликнулась нянюшка Ягг. — Да, кстати, тетушка Вемпер, земля ей будет пухом, отличному прищуру тебя научила.
— Да, прищур у нее на уровне, — подтвердила матушка Ветровоск.
Младшая из ведьм, которую звали Маграт Чесногк, заметно воспрянула духом. Перед матушкой она неизменно пасовала. Обитатели Овцепиков прекрасно знали, что матушка относится к окружающему миру без особого восторга, и уж коль скоро, по ее личному мнению, прищур оказался на уровне, значит, если Маграт еще немножко потренируется, то вскоре юная ведьмочка без труда сможет заглянуть в собственную ноздрю.
В отличие от волшебников, обожающих свою прихотливую иерархию, ведьмы редко делают из карьеры самоцель. Каждая из них самостоятельно принимает решение, брать ли ей ученицу, которой после кончины передаст все полномочия. Вообще, склонность к кучкованию, особенно с другими ведьмами, у этих особ выражена очень слабо, и тем паче отказываются они терпеть над собой какое-либо верховенство.
Матушка Ветровоск была исключением из правил. Ее слово уважали.
Пока Маграт заваривала чай, руки девушки чуть подрагивали. Разумеется, все это лестно, однако до чего ж хлопотно вступать в трудовую жизнь, да еще в качестве деревенской ведьмы, когда с одного краю граничишь с самой матушкой, а со стороны леса — с нянюшкой Ягг! Идея устроить небольшой соседский шабаш принадлежала именно Маграт.
Шабаш должен был внести в их отношения немножко — как бы это сказать? — оккультности. Маграт была искренне поражена, когда соседки приняли предложение или, точнее говоря, не отмахнулись от него.
— Шабашить?! — переспросила тогда нянюшка Ягг. — Ты приглашаешь нас пошабашить, милочка? Но у нас есть нормальная работа, зачем…
— Она приглашает нас на шабаш, Гита, — объяснила матушка. — Не деньги зарабатывать. Ты что, совсем все позабыла? Так раньше сходка называлась…
— А, значит, вечеринка?! — с надеждой переспросила нянюшка.
Ты что, совсем все позабыла? Так раньше сходка называлась…
— А, значит, вечеринка?! — с надеждой переспросила нянюшка.
— Только без плясок, — предупредила матушка. — Начнете выплясывать — сразу по домам разойдемся. И чтобы песни не горланить! Вообще, смотрите не перевозбуждайтесь, обойдемся без притираний и прочих гадостей.
— От свежего воздуха-то — одна только польза! — с восторгом сказала нянюшка.
Маграт, как ни была разочарована запретом на ритуальные танцы, все же поздравила себя с тем, что вовремя прикусила язык и не выдала на-гора парочку других предложений, которые пришли ей на ум. Она пошарила в захваченной из дому котомке. То был первый в ее жизни шабаш, и она была преисполнена решимости не отступать от норм приличия.
— Лепешку кто-нибудь желает?
Матушка, прежде чем надкусить угощение, подвергла его строжайшему осмотру. На лепешках Маграт изобразила летучую мышь, глазки которой обозначались ягодками черноплодной рябины.
Карета раскроила густую поросль на опушке леса, пару секунд катилась на двух колесах, поскольку ухитрилась врезаться в валун, но затем, дерзко поправ некоторые из очевидных законов механики, выровняла свой ход и возобновила громыхание. Впрочем, сейчас экипаж чуть снизил скорость. Начинались первые отроги.
Возница, приподнявшийся на цыпочки подобно наезднику на колеснице, смахнул со лба прядь волос и всмотрелся в ожидающие его дали. Места в ущельях Овцепиков — глухие, заповедные. Но все-таки от внимания путника не ускользнул мелькнувший огонек. Как бы там ни было, огонек — примета добрая.
В этот миг в крышу вонзилась первая стрела.
* * *
В это же самое время Веренс, король Ланкра, совершал одно важное открытие за другим.
Подобно большинству смертных — по крайней мере, подобно тому большинству, которое заполняет возрастной промежуток от нуля до шестидесяти лет, — Веренс не отягощал свой рассудок помыслами о том, что случится с ним по окончании срока жизни. Подобно большинству смертных, он безотчетно полагал, что тем или другим образом все должно устроиться по-человечески.
И подобно большинству смертных, канувших в Лету, Веренс нынче был мертв.
Выражаясь более точно, он валялся у подножия одной из своих лестниц в замке Ланкр, и в спине у него торчал кинжал.
Переменив положение своего тела на сидячее, Веренс поразился тому, что, хотя некто, кого он был склонен отождествлять с самим собой, принимает сидячее положение, нечто, во всем напоминающее его собственное тело, продолжает лежать на полу.
Тело это — наконец-то он получил возможность взглянуть на себя со стороны — смотрелось очень даже недурно, да и вообще, Веренс всегда испытывал к нему крепкую привязанность. Однако даже самые крепкие узы когда-нибудь рвутся.