— Ей-ей, дядюшка… — застонал Шут.
— Значит, это они повелевают страной?
— Нет, сир, они бы в жизни…
— Разве я приказал тебе говорить?
Дрожь, колотившая Шута, проистекала в точном антифазовом соответствии с толчками, которые испытывал замок, поэтому среди всех окружающих его стоячих тел он сейчас был самым устойчивым.
— Ой-ой, ты и вправду приказал, мой повелитель! — пролепетал он.
— Ты хочешь поспорить со мной?
— О нет, сир!
— Так я и думал. Ты, наверное, тоже с ними заодно?
— Мой господин… — простонал Шут, искренне ошеломленный.
— Все вы в сговоре против меня! — пророкотал герцог. — Все до единого! Свора зачинщиков!
С этими словами он отбросил Шута в сторону, распахнул настежь высокие створки окон и высунулся наружу, вдохнув ночной морозный воздух. Взгляд его бешено блуждал по просторам спящего королевства.
— Слушайте меня все! — заорал он. — Я есть король!
Тряска закончилась столь внезапно, что герцог чуть не вывалился из окна. Быстро обретя устойчивость, он гадливо смахнул с ночной сорочки слой штукатурки.
— Так-то лучше, — буркнул он.
Наоборот, так было куда хуже. Герцог вдруг понял, что лес готов выслушать его. Слова, которые он выкрикивал, тонули в бездне глубокомысленного внимания.
Ощущение зловещего присутствия захлестнуло герцога. Лес при желании мог разрушить весь замок, но сейчас он замер — слушал, смотрел.
Герцог попятился, осторожно шаря позади себя рукой в поисках оконной створки. Потом столь же осторожно отступил в глубь комнаты, закрыл окно и быстро задернул шторы.
— Я — ваш король, — куда более кротко произнес герцог.
Его мятущийся взор наткнулся на Шута, который явно ощутил, что от него ждут какого-то поступка.
«Человек этот — мой господин, — подумал он. — И я ел его соль — хлеба мне, как правило, не доставалось. В Гильдии нас учили, чтобы мы никогда не покидали своих господ, оставаясь верными им до последнего часа, когда все остальные приближенные предадут или оставят их. Ни о добре и зле должны быть наши помыслы, но лишь о священной преданности. Ибо ни один правитель не может обойтись без Шута… И пусть этот правитель будет хоть трижды умалишенным, я останусь его Шутом до тех пор, пока один из нас не испустит ДУХ».
К своему ужасу, Шут вдруг заметил, что господин его плачет.
Порывшись в рукаве, Шут извлек на свет порядком замызганный носовой платок, раскрашенный в красно-желтую клетку и с бубенцами по краям. Приняв его с крайне прочувствованным, умильным выражением, герцог высморкался. Но в следующее мгновение он, вдруг опомнившись, отдернул от себя платок и с явным подозрением уставился на него.
— Уж не клинок ли вижу пред собой я? — пробормотал герцог.
— Хм-хм… Нет, господин, то мой платок, извольте приглядеться. Они немножечко отличны друг от друга. В платке не так уж много острых граней…
— Ты молодчина, Шут, — рассеянно обронил герцог.
«Все кончено, он бесповоротно рехнулся, — подумал Шут. — Сдвиг по фазе, причем четкий. С таким завихрением его скоро можно будет вместо штопора использовать — бутылки открывать…»
— На колени, мой Шут.
Шут выполнил пожелание. Герцог возложил ему на плечо руку, обмотанную потемневшей тряпицей.
— Верен ли ты мне, Шут? — спросил он. — Могу ли я довериться тебе?
— Клянусь, что до последнего вздоха буду рядом со своим господином, — сипло выдавил Шут.
Герцог приблизил к нему перекошенное безумием лицо, и Шут поневоле заглянул в налитые кровью глазницы.
— Я не хотел, — заговорщически прошипел герцог. — Меня заставили. Но я… я не хотел…
В следующий миг их уединение было нарушено. В дверном проеме возникла фигура герцогини. Вернее сказать, оба контура почти полностью наложились один на другой.
— Лионель! — рявкнула она.
Шут завороженно следил за изменениями, которые претерпевал взгляд его господина. Багровое зарево безумия померкло, ушло внутрь, уступив место холодному, угрюмому сиянию, с которым Шут уже успел свыкнуться. И все же перемены эти отнюдь не означали, будто герцог поступился и крупицей своего помешательства. Ум этого человека был подобен тикающим ходикам, которые, совершив известный кругооборот, в назначенный миг выдадут обязательное «ку-ку!».
Герцог Флем выжидающе посмотрел на супругу:
— Да, мое сокровище?
— Объясни мне, что произошло, — велела герцогиня.
— По-моему, все это дело рук ведьм, — сказал герцог Флем.
— Да мыслимо ли… — заикнулся Шут и тут же прикусил язык.
Взор герцогини Флем пришпилил Шута к стене.
— Во всяком случае, не для тебя, — произнесла она. — Болваны не в ладах с дельными мыслями.
— Я — Шут, госпожа.
— Не вижу разницы, — бросила она, поворачиваясь к супругу, и грозно продолжила: — Итак, они вновь выказывают непочтительность?
Герцог развел руками:
— Как, по-твоему, я могу противостоять чарам?
— С помощью слов, — бездумно отозвался Шут, тотчас пожалев о сказанном.
Теперь августейшая чета не сводила с него глаз.
— Повтори-ка! — приказала герцогиня.
От растерянности Шут даже выронил мандолину.
— В нашей… в нашей Гильдии, — проговорил он, — нам говорили, что слова подчас обладают куда большей властью, чем магия…
— Глупости, паяц! — вскричал герцог. — Слова — это только слова. Презренный набор звуков. Могучий посох, добрый меч преломят мне хребет… — герцог на миг взял паузу, смакуя рождение изречения, — но нипочем мне жалкий лепет.