Матушка по-прежнему не находила отклонения от нормы. Пришлось перенестись еще дальше, в высокогорные торфяные пустоши, к льдистым потайным тропкам, тихонько поскрипывающим под лапами голодных волков с заматеревшим сознанием. Еще выше, в занесенных снегом ущельях, жизнь присутствовала разве что в ипостаси дурностаев.
Итак, все в этом мире шло своим ходом — за исключением всего остального, что решительно шло наперекосяк. Ибо появилось нечто — да, нечто ожившее, нечто юное и вместе с тем древнее…
Матушка еще раз примерилась к новому ощущению. Ошибки быть не могло. Дух ее внимал чему-то неприкаянному, безутешному, покинутому… И…
Матушка всегда знала, что простота чувств — это химера.
Стоит смахнуть верхние напластования, как под ними тотчас обнаружится неприглядная изнанка.
И то, что она чувствовала, при всей своей неприкаянности и безутешности вскоре начнет злобно щериться…
Но все же самый источник этих эмоций она никак не могла распознать. А ведь при желании она чуяла наилегчайшие колебания в головах куколок, что дремлют под покровами мерзлого лиственного перегноя, способна была засечь передвижения земляных червей, удалившихся в незастуженные слои земли. Иногда ей даже удавалось засечь людей, что по праву считалось наисложнейшей из задач, поскольку в мозге человека мыслей теснится куда больше, чем у животных, тогда как с возрастанием количества мыслей уменьшается вероятность точного определения их источника. Такие операции можно уподобить вбиванию гвоздя в стену тумана.
Однако все было тщетно. Ощущения, казалось, распирали слои воздуха, а источник их не поддавался локализации. Матушка не щадила усилий — она добралась до ничтожнейшего из населявших королевство существ, но так ничего и не добилась.
Поднявшись, матушка Ветровоск зажгла свечу, вынула из корзинки яблоко. И уставилась в стену спальни.
Она была не из тех, кто смиряется с поражением. Она чувствовала нечто. Оно было напоено соками магии, с каждой минутой росло, набиралось жизни, обволакивало хижину. Но найти это нечто она не могла.
Матушка обгрызла яблоко до самой сердцевины, которую положила на поднос подсвечника. Задула свечу.
Холодный бархат ночи заструился в спальню.
Засыпая, матушка предприняла последнюю попытку. Уж не ошиблась ли она…
А через мгновение матушка Ветровоск уже валялась на полу, прижимая к голове подушку.
Она и подумать не могла, что оно будет столь огромно…
Ланкрский замок трясло. Сама по себе тряска была не то чтобы очень свирепой, но в этом и не было никакой необходимости — опоры и перекрытия в замке представляли материю столь деликатную, что вся конструкция начинала раскачиваться от малейшего дуновения ветра. Маленькая сторожевая башенка рухнула в пропасть, канув в мутных потоках под стенами замка.
Трясся и Шут, в нелегком своем забытьи притулившийся на плитах замковых коридоров. Он был бы обязанным за честь, оказанную герцогом, если бы спанье на плитах не оживляло в его памяти Шутовских Дел Гильдию, в серых казармах которой он еженощно сотрясался в течение всех семи жутких лет своего ученичества. Впрочем, местные плиты были на порядок уютнее, чем кровати, предлагаемые Гильдией подмастерьям.
Рядом вдруг заклацал листами доспехов рыцарский костюм. Дрожание копья в его латной рукавице становилось все размашистее, пока наконец сие рыцарское орудие, свистнув в ночной мгле, что рвущаяся к добыче летучая мышь, не вонзилось в каменный пол прямо рядом с ухом Шута.
Шут вскочил на ноги. Однако трясти его не перестало. Пол под ним ходил ходуном.
А в покоях герцога Флема кровать с балдахином, отплясывая на четырех ножках, низвергала каскады древней пыли. Самого же герцога разбудил страшный сон — будто некое косолапое чудовище неловко ковыляет по переходам замка. Поводом к пробуждению послужило опасение, что все это происходит наяву.
Со стены свалился портрет какого-то умершего в незапамятные дни монарха. Герцог вскрикнул.
В покои повелителя, пытаясь сохранять равновесие, проскочил Шут. Пол теперь вздымался и опускался, как океан в предвестии бури. Герцог скатился с кровати и ухватил человечка за камзол.
— Что происходит, Шут? — прошипел он. — Землетрясение?
— Такого отродясь в предгорьях наших не бывало, — ответил Шут и тотчас полетел вверх тормашками, поддетый незаметно подкравшимся креслом-качалкой.
Герцог бросился к окну и поискал взглядом белые кроны ближайшей рощицы, окутанной лунным сиянием. Несмотря на полное безветрие, те бодро раскачивались в такт необъяснимому ритму.
На пол приземлился увесистый кусок штукатурки.
На пол приземлился увесистый кусок штукатурки. Герцог Флем завертелся на месте и вздернул Шута на целый фут от пола.
Среди многих знакомых цивилизации видов роскоши, с которыми лорд Флем знакомства не водил, можно было смело указать невежество. Герцог был из тех людей, которые всегда стараются войти в курс дела. Благословенная невинность перед хитросплетениями бытия никак его не вдохновляла.
— Итак, за нас взялись ведьмы, Шут? — прорычал он, и его левая щека вдруг начала дергаться, словно выброшенная на берег рыба. — Они, наверное, притаились где-то рядом и наводят ворожбу на мой замок.