У мамы слабость к популярным книжечкам.
Книжки, конечно, умные люди пишут, всякие доктора и академики. Они?то уж точно знают, что такое нечистая сила и почему ее не должно быть.
А с другой стороны… Санькина история, конечно, сказочка. Прочитал ли где, сам ли придумал — без разницы. Но вот то, о чем говорил Леха… Про белых лошадей… Он же сказал — почти вся деревня их видела. Что, у всех дружно крыша поехала? Или все так резко решили наврать? И вообще Леха не про какую?то незнакомую тетку рассказывал — про свою собственную. Значит, что?то такое и впрямь было. А вдобавок еще Лехины глаза. И голос, когда он просил в Дом не ходить. Леха, похоже, на все сто процентов в эту чертовщину верит. И боится по?настоящему. И ведь не за себя боится — вот что главное.
А вообще… Даже если и будет что?нибудь там такое… Главное — страх сдержать. В «Вие» Хома Брут почему накрылся — от страха все. А если бы себя пересилил, глядишь, и спасся бы. А так, конечно, дай себе волю — и полные штаны обеспечены. Или что?нибудь похуже, что Санька обещал: разрыв сердца, или заикание, или седина.
А правда, если этим дело кончится, что станет с родителями? Маму тут же в больницу бы положили, у нее же сердце слабое, и один инфаркт уже был. Вынесет ли она второй? Может, пока не поздно, отказаться?
Стыдно, конечно, будет. И червячок тот на всю жизнь останется. И Лехе после этого в глаза не посмотришь. Получится, будто он его предал. Ведь надо же его от Саньки защитить, а если сдаться сейчас — об этом и мечтать не стоит. Наоборот, придется терпеть все Санькины издевательства — слово есть слово. Да и попробуй откажись — потом никто его за человека не посчитает. Ни в этом году, ни в будущем. Тут это дело крепко поставлено. Потому что если уж дал слово — слезами облейся, а держи.
Вытерпишь — значит, есть у тебя воля, значит, ты парень настоящий. А не стерпишь, рыпаться начнешь — стало быть, сявка ты сопливая. И никакими кулаками ничего не докажешь. Что ж, наверное, это справедливо.
Не ездить больше сюда? Но очень уж жалко лишаться лагеря. Это же его родной лагерь, он здесь вырос, каждое лето приезжает. И больше половины ребят знакомые, с некоторыми он и в городе встречается. Значит, и с ними придется порвать?
Да и как объяснить родителям, что он в этот лагерь больше не поедет? Придется натужно врать, потому что говорить правду слишком стыдно. И значит, от слова отказываться нельзя. И придется все Санькины издевательства терпеть. А до конца смены еще долго.
Можно, конечно, к этому типу, к Петракову сходить и признаться, что сдрейфил. Санька же обещал тогда рабство простить. Да вот можно ли ему верить? Заявишь Петракову о своей трусости, станешь от Саньки обещанного требовать — а он вдруг ухмыльнется и скажет: «Нет, Серый, ты что?то путаешь. У нас с тобой такого уговора не было. Вся палата свидетели, как мы спорили. Проиграл — плати.» А даже если Леха подтвердит насчет Петракова — все равно толку не будет. Не больно?то Леху в отряде слушают, да и заткнет его Санька. Леха же у него на поводке. И Петраков в свидетели не пойдет, больно ему надо, чтобы весь лагерь узнал, как он свои часы проспорил.
Ладно. Хватит об этом. Нужно идти в корпус и собираться. Что же с собою взять? Ясное дело, фонарь. Хорошо что он им почти не пользовался, значит, батарейки свежие. Потом, перочинный нож с широким лезвием, почти восемь сантиметров длиной. Все?таки оружие. Хотя что этим ножом против скелета или призрака сделаешь? Но все же с ним спокойнее, все же смелости прибавляет.
Да, веревку тоже прихватить не мешает. Веревка есть, хорошая, толстая. Он ее недавно у бабки Райки стащил. Та ушла на крыльцо с бабкой Машей поболтать, с техничкой из второго корпуса. Ушла, а кладовку запереть забыла. Ну, Серега веревку и углядел.
Зачем она бабке? Ясно же, что ни к чему.
Ну, Серега веревку и углядел.
Зачем она бабке? Ясно же, что ни к чему. И вообще, это же не бабкина личная собственность, а общественная. Даже общенародная. Стало быть, и Серегина. Тем более, ему веревка нужнее.
Потом бабка на него целый день подозрительно косилась. То справа посматривала, то слева. Щурилась, языком цыкала. Наверное, почуяла что?то. Но доказательств у нее никаких. Серега же не кретин, не в тумбочке веревку заначил. Тайников в лагере сколько угодно. А бабка тоже не глупая, заводиться не стала.
Вообще?то она поорать любит. Такое уж у нее свойство. Верно Миша сказал: «С появлением бабы Раи началась у нас райская жизнь.» Бабка Райка, она очень хорошо знает, как надо жить. Она в этом деле профессор. Вот и учит всех. Не только ребят, но и Мишу со Светой: «Молодые ишшо, пропадете тут без меня… Вон в прошлом году — другое дело. Вожатые, Петя да Валя, серьезные были. Такой порядок навели, что ух… Ни одно полотенце не пропало!»
Чья?то рука легла ему на плечо. Серега резко обернулся и увидел Леху. Тот стоял перед ним в своей желтоватой рубашке и потертых трениках. Светлые волосы слегка поблескивали. Вид у него был взъерошенный и озабоченный.
— Ты чего это пропал, я тебя по всему лагерю ищу! — проговорил он, слегка отдышавшись. — Скоро уже отбой будет, а ты, оказывается, здесь сидишь. Значит так, слушай. Я свой плащ уже положил туда, где пакет. Слева от ворот, в лопухах. Я сверху мусора немного накидал, чтобы никто ничего не подумал. На вот, держи, — он протянул Сереге тетрадный листок. Тот машинально взял его и развернул.