— Засвидетельствуй, — сказал он и протянул бумажку Джин.
Она написала свое имя под его подписью.
Он взял у нее бумажку и положил на стол:
— Ставлю дом против всего, что у вас есть. На красное.
Шон кивнул.
Она запустила колесо.
— Отойди назад, на фут назад, — приказал он ей. — Сложи руки на голове и держи их там. Мне нужен мой знак, но он не нужен мне от тебя. Он нужен мне от… — Его взгляд на мгновение поднялся к потолку, затем вернулся к неясному вращению колеса, которое никак не могло остановиться. На фоне его легкого шуршания было слышно, как они дышат: коротко, быстро, напряженно.
Шарик сел в гнездо. Их дыхание прекратилось. Наступила тишина.
Рид улыбнулся. Улыбка вышла жуткая.
— Теперь и дом ваш тоже, — сказал он. — Дом и все деньги.
Шон промолчал.
— У меня ничего не осталось. — И снова Рид бросил взгляд на часы, как и перед этим. — Хотя нет, погодите. — Он медленно повернулся, и его взгляд остановился на Джин.
Лицо у Шона побелело.
— Нет-нет, остановитесь, — запинаясь, пробормотал он. — Не делайте ничего такого. — Он отступил на шаг. — До сих пор я потакал вам…
— Потакали мне?! — злобно вскрикнул Рид. — Я же играю не против вас! Я играю против жизни.
Он по-прежнему смотрел на дочь:
— Ты не возражаешь, Джин?
На лице у Шона появилось выражение тошнотворного отвращения.
— Вы сходите с ума, — медленно произнес он. — Пора остановиться. Вы уже не отдаете себе отчета в том, что делаете…
— Не отдаю себе отчета?! — ответил он Шону, но смотрел по-прежнему на Джин. — Глаза смерти гораздо зорче, чем когда-либо будут ваши, сынок. Вы не знаете, что любите ее, зато я знаю. Она не знает, что любит вас, зато я знаю.
Он продолжал смотреть на нее.
— Ты не возражаешь, Джин? — снова спросил он.
Она не дрогнула, даже не взглянула на Шона, как будто его вообще не было с ними в комнате.
Заговорила тихим голосом, но ее ответ прозвучал так же четко, как легкий-легкий удар по тонкому хрусталю:
— Не возражаю, отец.
— Я снова играю против колеса жизни, — сказал Рид. — Ставлю мою дочь.
Он нарисовал вилкообразную фигуру на бумаге, все основные линии двуногого существа, приставил к ней крошечный кружочек вместо головы. Посреди корпуса пририсовал небольшую юбочку.
Подписался.
— А теперь ты подпишись, что согласна.
Лицо Шона приобрело зеленоватый оттенок. Язык коснулся верхней губы, он сглотнул, будто что-то ел.
— Но ведь это же не… не долг с правом передачи. За доской рулетки вы не можете передать право собственности на… на живое существо, на человека.
— Это не право собственности. Только ее рука в браке. Вы можете отказаться.
Шон заговорил так же тихо, как говорила она. И не менее четко:
— Я не отказываюсь. — Руки он держал под столом. — Но у меня нет ничего достойного такой ставки.
Рид положил рисунок на доску.
— Ставка сделана. Ставьте все, что у вас есть.
Шон по-прежнему не мог заставить себя прикоснуться к деньгам.
— В таком случае вы на черном, и игра идет в ваше отсутствие. Вы колесо. Вы жизнь.
И вдруг, поставив локоть на стол, она будто серпом сгребла все накопившиеся его выигрыши на место для ставок.
— Я отказываюсь, чтобы дело рассматривалось в отсутствие ответчика, — спокойно заявил она. — Так было бы еще хуже.
Колесо завертелось. Создавалась оптическая иллюзия, будто оно вращается совсем в другую сторону, затем, по мере замедления хода, стало вращаться в своем обычном направлении. Последовал похожий на звуки кастаньет бег шарика и наконец его финальный щелк, напомнивший стук глухой упавшей гальки.
Она заблаговременно отвернулась и отодвинулась на несколько футов, но тишина, должно быть, обо всем ей сказала, прежде чем Джин повернулась и посмотрела. Повернулась она очень медленно, скорее в сторону Шона, нежели в сторону отца, все еще крепко сжимая руки, как сжимала их, когда стояла у стола. Пожалуй, даже чересчур крепко, будто ей нужен был жгут, чтобы сдержать поток какого-то заходившего в ней чувства. Однако на лице ее совершенно не отразилось, какого именно чувства — желанного или нежеланного, приятного или неприятного.
— То была твоя помолвка, только что, — в упор посмотрел на нее Рид и подождал. Она не ответила.
— Вы принимаете ее?
— Я уже говорил об этом. Если ваша дочь не отказывается…
— А вы?
Шон снял с пальца кольцо с печаткой, подошел к Джин.
Без всякой просьбы девушка протянула руку. Он надел кольцо на средний палец, но даже там оно болталось. Оторвав крохотный кусочек от носового платка, она сунула его под кольцо, чтобы оно не упало.
— Простите, — каясь, сказал он.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Выигравший может отказаться от выигрышей. Проигравший не должен отказываться платить. Таково правило чести. — Затем мягко добавила: — Во всяком случае, проигравший не хочет отказываться. Мои собственные желания не противоречат этому обязательству.
— У меня осталась еще одна вещь, — услышали они вдруг слова Рида.
Они оба повернулись и посмотрели на него.
Трясущимися руками он рылся во внутреннем кармане и наконец извлек оттуда конверт из манильской бумаги, который, должно быть, взял из сейфа вместе с деньгами, а Шон этого просто не заметил. Из конверта, в свою очередь, он извлек какой-то пожелтевший документ, сложенный вчетверо и грозивший рассыпаться — до того он потерся по краям. Рид очень осторожно развернул его и положил на стол. В верхней части был городской герб. Под ним характерными для девятнадцатого века заглавными буквами стояло: «СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ». А уже еще ниже едва различимыми коричневыми чернилами тонким старинным почерком были заполнены графы имя и фамилия и дата рождения: «Уильям Харлан Рид» и «Двадцать третьего августа одна тысяча восемьсот семьдесят девятого года». Остальное терялось в складках, которые Рид не разгладил.