Отец застегивал сумку.
«Ну, я готов!» — заявил он наконец.
Она взяла его за руку, и они осторожно двинулись к занавескам, он волочил за собой спортивную сумку, которая тянула их назад, как якорь.
«Нам придется идти побыстрее, если мы хотим оказаться хотя бы по другую сторону этих занавесок», — увещевала она его.
И попыталась раздвинуть занавески, что было так легко еще мгновение назад. Сейчас же у нее ничего не получалось.
Вдруг голова Шона появилась снова, только на этот раз у них за спиной, с противоположной стороны алькова.
«Не туда, — взвинченно предупредил он. — Сюда. В ту сторону уже не выйти. Один из них уже там, затаился и ждет».
Они знали, кого он имеет в виду под ними; у нее по спине пробежали мурашки. Они с Ридом отпрянули оба в самый последний момент. Даже прикосновение к занавескам с той стороны угрожало опасностью.
Они вновь пересекли комнату, направляясь туда, где находился Шон. Его рука раздвинула занавески, они опустили головы и прошли. Она заметила у него на ладони прикрепленный полицейский щит, нечто вроде талисмана, гарантирующего безопасность, но действующего только на таком вот близком расстоянии.
Когда они вышли наружу, он вошел через занавески внутрь, туда, где прежде были они. Он и они поменялись сторонами.
«Разве вы не идете с нами?»
«Идите по внешнему проходу, — предупредил он. — А я буду находиться на одном уровне с вами, только за занавесками. Если вам станет страшно в пути, протяните руку между занавесками, и вы коснетесь меня, узнаете, что я здесь».
Занавески, казалось, тоже соответствующим образом изменили конфигурацию: они уже не располагались квадратами вокруг алькова, а шли, образуя перегородку между Шоном и ими, по прямой вдоль прохода, по которому они должны были следовать, чтобы выбраться в конце концов к выходу и безопасности. Эта коварная перемена нисколько ее не напугала: напугать ее по-прежнему могло только одно.
Проход, по которому они сейчас пошли, был смутно узнаваем как один из коридоров их дома, однако всякое понятие пропорции, особенно относительно длины, исчезло. Хотя там было тускло и сумрачно, как в гроте, каждая складочка занавесок выделялась довольно отчетливо.
«Он чересчур длинный, — жаловалась она, когда они устремлялись вперед. — Сегодня днем он еще не был таким длинным, теперь стал гораздо длиннее».
«Это потому, что тогда мы шли в обратную сторону, — прошептал ее отец. — Когда выходишь, он всегда кажется длиннее, чем когда входишь».
Они все шли и шли, а конца по-прежнему не было видно. Смелость наконец стала покидать ее.
«Шон, — хрипло позвала она. — Шон, вы там? Вы идете на одном уровне с нами?»
Его рука мгновенно Протянулась и сжала ее руку, она коснулась полицейской бляхи у него на ладони, и ей стало лучше.
Он отпустил ее руку, и они пошли дальше.
Проход претерпел изменения, с той оптической плавностью, к которой, казалось, стали так чувствительны все окружающие ее предметы, словно проецировались через сбегающую по зеркалу воду. В конце оказался поворот, и до нее слишком поздно дошло, что причина этого волнообразного бледно-зеленого отражения, играющего на складках занавесок, как раз и таится где-то за этим поворотом. Отражение было летальным, едва уловимым, почти не оставляющим следов.
Казалось, угроза стала реальной именно потому, что они увидели это отражение, а вот если бы они повернулись и убежали, прежде чем его заметили, они бы по-прежнему сохранили иммунитет.
Но было уже слишком поздно. Осознание опасности только усилило ее. Она поняла, откуда исходит ее погибель. Оригинал отраженного сияния стал явью: два серо-синих глаза, посаженных в лопатообразную кошачью голову, превратились в злобные, горящие бешено-зеленым щелки; заостренные ушки прижаты — зверь приготовился к нападению; широкая клыкастая пасть, вокруг нее как бы горит неоновым огнем синевато-красная линия.
Голова пригнулась, за ней волнообразно двигалось тело. Оно больше напоминало тело пресмыкающегося, нежели львиное. Лишь голова неоспоримо говорила о том, что это лев, в остальном же все в нем было как у дракона: низкое, концентрически расширяющееся брюхо, укороченные кривые широко расставленные конечности, беспокойно бьющийся по земле хвост где-то в далекой дали…
Они повернулись и побежали, в голове кололо иголками, ноги налились свинцом и не слушались.
«Брось сумку, — тяжело дыша, проговорила Джин. — Она тянет нас назад».
Он отпустил сумку, и она покатилась назад, словно ее унесло силой тяготения в эту горячую, что раскаленные уголья, утробу. Перед тем как исчезнуть, сумка покрылась ровным коричневым цветом, как будто медленно поджаривалась, и ее вот-вот должны были сожрать.
И снова этот проход предал их, в нем опять возник какой-то плавный поворот. И бледно-зеленое свечение за ним, первое предупреждение, придало занавескам тошнотворный вид. Возникшая мысль приблизила ужас, материализовав его в видимое и осязаемое. И тут же голова, оскалив клыки, поползла вперед. Только это уже был не тот же самый лев — тот, другой, пробираясь с безжалостной неумолимостью, по-прежнему оставался где-то у них за спиной.
Им отрезали путь с обоих концов.