Ей было не больше двадцати. Красивая, но не глупой кукольной красотой, не пухлыми губками и густыми загнутыми ресницами. Правильные черты лица, высокий лоб, изящная, четкая линия подбородка, свидетельствующая о характере, и широко поставленные огромные глаза, полные откровенной тоски. Такая красота не подвластна даже времени. Бледность, подчеркивающая глубину её глаз, являлась результатом пережитого потрясения, а не умелого обращения с косметикой. Ни ее следов, ни следов чего другого, что могло бы оставить свой отпечаток или как-то изменить это лицо, Шон не заметил. Волосы девушки были скорее рыжеватые, нежели темно-русые — какого-то переходного оттенка; легкий беспорядок придавал им не меньшую привлекательность, чем, вероятно, модная прическа. Платье из темной ткани, без единого украшения и без единой пуговицы, которые могли бы подчеркнуть его своеобразие, явно выполнил на заказ дорогой мастер.
Шона поразила роскошь ее туалета, хотя он мало в этом смыслил. Он повторил вопрос:
— И что вы надумали?
И опять услышал прежний ответ:
— Помогите мне от них избавиться. Сделайте так, чтобы они больше не светили.
Ее глаза излучали столь необыкновенную энергию, что совладать с нею ему было не по силам.
— Но ведь звезды там не для того, чтобы делать вам больно. Это их место. Они там всегда были и будут,
— В таком случае я не хочу быть.
Ему захотелось увести ее отсюда, туда, на городскую сторону, где она могла бы отвлечься от своих мрачных мыслей.
— Не бойтесь, я с вами. Не думаете же вы, что я сделаю вам больно? — уговаривал он ее, как ребенка.
Она коснулась его руки, но это легкое прикосновение обернулось вдруг судорожной хваткой.
— Нет-нет, вы не причините мне боли. От людей я этого не жду. У людей есть сердца. До них можно достучаться. Людям можно сказать: «Оставьте меня…»
— Пока я здесь, вам нечего беспокоиться. Хотите держаться за меня крепко — пожалуйста. Можно еще крепче, можно обеими руками.
По ее телу пробежала дрожь.
— Вы скоро уйдете, а я опять останусь с ними одна.
Шон обнял ее за плечи. Впрочем, не вкладывая ничего личного в свой чисто защищающий жест: так мужчина может прижать к себе девочку-подростка, которая заблудилась. В обнимку прошли они несколько шагов — из полосы света, который дал ему возможность разглядеть ее как следует, во тьму, и снова в полосу света, и снова во тьму.
Шон никак не мог решить, что ему с нею делать. Нельзя же теперь, сняв ее с парапета, дотронуться в знак прощания до шляпы и уйти. Отвести ее домой? Это вряд ли приведет к добру: она ведь, наверное, оттуда и пришла, незадолго до того как оказалась на мосту. Вызвать «скорую» и отвезти в больницу, где она будет под наблюдением? Это ее еще больше напугает, а она и без того вся дрожит.
Потихоньку, шаг за шагом, с короткими остановками, они дошли до того места, где была оставлена сумка с вытряхнутым из нее содержимым.
Ее вид не вызвал у девушки никакой реакции. Она не проявила ни малейшего желания поднять ее. Пришлось Шону самому, одну за другой, собрать в сумку все вещи. Дойдя до разбитого флакончика с духами, он вопросительно взглянул на нее:
— Это не нужно, да? — И столкнул осколки с парапета.
Девушка промолчала. Словно не знала, о чем речь. А если и знала, не обратила внимания.
Он вспомнил о странствующих банкнотах, которые подобрал на тротуаре, вытащил их из кармана и добавил к остальным.
Разбитые часы, от которых осталось одно название, протянул ей.
Она взглянула на них с каким-то тупым удовлетворением и выдохнула:
— Хоть их я заставила остановиться.
— Ее ресницы дрогнули. Она, видимо, сдержала острое желание взглянуть на небо. — А этим хоть бы что!
Незнакомка вернула ему часы, совершенно равнодушно, как будто они принадлежали кому-то другому, а ее попросили только взглянуть на них. Шон раскрыл ладонь, и они скользнули в сумку, сверкнув напоследок лучиками бриллиантового пояска.
Ну вот и все. Шон закрыл сумку и протянул девушке.
Взять ее она не проявила желания. Прежнее стремление избавиться от всего лишнего было, вероятно, еще сильно в ней, не важно, сколько прошло времени.
Ему пришлось проявить настойчивость:
— Но она же вам еще понадобится!
— Нет, — кротко ответила она. — Но раз уж вы настаиваете…
И сунула сумку под мышку — многие женщины, он видел, носили сумки именно так.
И тут Шон задал ей вопрос… и тотчас пожалел об этом. Вопрос прозвучал по-дурацки. Он получился еще более дурашливым, чем тот, первый, обращенный к ней на мосту.
— Ну что, вы все взяли?
Его слова прозвучали так, будто он оказал ей услугу при посадке в автобус или на поезд: что ж, бывает, вышла не на той станции или остановке и он помогает ей уехать.
— Да, — ответила она, — все на месте. Часы, кошелек, моя жизнь и мой ад.
Он ощутил укол от ее слов, но решил промолчать, что бы она ни говорила — ей никого не убедить в том, что для него единственно верным поступком было позволить ей спрыгнуть с моста.
— Перейдем здесь?
Шон вел ее туда, где проходили транспортные маршруты. Им было необходимо вернуться в город. Он продолжал легонько придерживать ее за плечи, незаметно направляя в нужную сторону.
Она не сопротивлялась, но стоило им приблизиться к первому же бордюру, как спросила: