— Какое сейчас точное время, оператор?
— Точное время одна минута первого, по восточному стандартному времени.
В себя пришла только через десять минут. Поняла это, бросив взгляд на часы. Они показывали шесть минут первого. Я взяла их и перевела стрелки на одиннадцать минут первого, затем поставила будильник на семь тридцать и вернула часы на место. В течение же этих десяти минут, наверное, просто тихонько сидела при свете лампы и смотрела в никуда отсутствующим взглядом. Во всяком случае, не помню, делала ли я что-нибудь.
Я выключила лампу, и эктоплазмоподобная лужица света, которую она отбрасывала на подушки, исчезла. Однако немного погодя, уже в темноте, вернулась музыка — музыка, которую я слушала вечером, сначала слабая и неуверенная, затем погромче, как будто радиоприемник постепенно разогревался, пока наконец не зазвучала у меня в голове во всю мощь.
Как полоумная я замолотила в темноте руками, потом взяла подушку за два уголка и плотно прижала к голове, стараясь закрыть уши. Только музыка от этого нисколько не утихла, она ведь звучала внутри меня, так что изгнать ее подушка никак не могла, хотя незаметно ее изменила. Музыка лишилась слов и мелодии, остался один ритм, который все слабел, пока не перешел в далекий гул двигателей самолета, летящего высоко в небе. Этот звук всем хорошо знаком. Затем и он утих вдали, а когда совсем смолк, я погрузилась в тревожный сон.
Мгновение спустя зазвонил будильник, наступил день, и отец уже почти прибыл, он находился на пути домой, пора было ехать его встречать.
Я подняла шторы. Солнце напоминало кусок медной руды, только что добытой из рудника. Странные мысли и страхи, одолевавшие меня ночью, ушли прочь. Не осталось ни одного уголка сознания, куда бы ни проникло солнце и ни вычистило нанесенную ночью сажу и всякую муть. Заработал в полную силу закон чувств: реально и истинно только то, что можно увидеть и услышать, что можно потрогать руками.
Встав под душ, холодный как лед, я почувствовала гордость, что всегда принимаю его, даже не поеживаясь, хотя вода не просто кусалась, а жалила. А чуть погодя, вытираясь полотенцем и одеваясь, я уже насвистывала.
Внизу мне подали чашку кофе. Я выпила ее, стоя у стола уже в пальто. От всего остального отказалась, заявив, что позавтракаю вместе с ним, когда мы оба вернемся.
Ехала я слишком быстро, потому что чувствовала себя так хорошо, и даже не возражала бы, если бы какой-нибудь фараон, просто шутки ради, пустился меня преследовать, однако этого не произошло. Проезжая через город, я сбавила скорость, чтобы никого и ничего не стукнуть, но, оказавшись за городом, снова погнала машину. Ветер приятно задувал в лицо, трепал распушившиеся за спиной волосы.
В аэропорт я прибыла за пять минут до срока, поставила машину на стоянку, вернулась и вошла в зал ожидания. На доске объявлений говорилось, что самолет прибывает в 8.30. Купив у стойки пачку сигарет, я бесцельно побродила по залу. Постояла с минуту у вращающейся полки, полистав журналы, которые не собиралась покупать. Потом, оставив их, прошла, села, с удовольствием покурила минуту-другую и посмотрелась в карманное зеркальце, чтобы убедиться, что выгляжу так, как мне того хотелось.
И вдруг я подняла глаза. Вышел какой-то мужчина, взобрался на переносную лестницу и как раз снимал одну из трафаретных надписей с доски расписания.
Ту самую, на которой стояло: «Сан-Франциско — 8.30». Когда он вытащил ее, на этом месте ничего не осталось.
Я встала, направилась к мужчине и остановила его — он уже собирался войти к себе в кабинет с трафаретом под мышкой.
— Этот самолет должен прибыть с минуты на минуту, разве нет? По моим часам уже двадцать девять…
Он посмотрел на меня и покачал головой.
— Опаздывает, — сдержанно бросил он и попытался уйти.
Я остановила его во второй раз:
— Ну и на сколько же он задерживается, вы мне не подскажете? Чтобы встретить его, я проделала долгий путь.
— Трудно сказать, — ушел он от ответа.
— Ну, вы уж узнайте для меня… пожалуйста. Спросите там у них. Они наверняка знают.
Он вошел в офис и закрыл за собой дверь. Я осталась ждать. Наконец он появился снова и сказал:
— Мы не знаем, когда его ожидать. Во всяком случае, дожидаться его здесь не имеет смысла. Лучше всего вернуться домой, а попозже позвонить нам. Возможно, мы получим более определенную…
— Но вы же обязаны знать! — не отставала я. — Где у него последняя посадка — в Питтсбурге? Когда он вылетел из Питтсбурга? Можно мне войти туда на минутку?
— Простите, мисс, посторонним вход туда запрещен. Одну минуточку. — Он снова ушел.
А вышел оттуда другой мужчина.
Я обратила внимание, что на лице у него нет совершенно никакого выражения, а мысли его, даже когда он обратился ко мне, блуждали где-то далеко-далеко, и это мне не понравилось.
— Если хотите, можете оставить здесь, в аэропорту, свой номер, — сказал он, — и я позабочусь о том, чтобы вам позвонили, как только…
— Когда он вылетел из Питтсбурга? — повторила я.
Какое-то мгновение он смотрел на меня так, как будто раздумывал, стоит ли мне отвечать, затем сказал:
— В Питтсбург он не прибыл.
— С ним что-то случилось? Какая-нибудь беда? Когда он вылетели из Чикаго?