Ну не объяснять же им, как я туда попал на самом деле?! Или что я и есть Великий Отец Маарх… Карх — хх… ну и имечко! Не хочу быть богом. Хочу человеком. Пока получится.
— Не помню.
Не знаю, поверили ли мне, но бородатый доходяга с размалеванным лицом и в особо высоком тюрбане — я сразу окрестил его жрецом — засеменил к вождю и шепнул ему на ухо:
— Отец Маарх-Харцелл отнял память у осквернителя!…
Наверное, он решил, что Харцелл отнял у меня заодно и слух. Я не стал его разубеждать.
Вождь согласно кивнул.
— Ты не помнишь, кто ты и откуда? — Вопрос был больше похож на утверждение.
Мне не хотелось его разочаровывать. Как и жреца.
— Не помню. Ничего не помню.
— Даже как тебя зовут? — подозрительно спросил вождь.
— Не помню, — привычно повторил я, поскольку еще не успел придумать себе имя.
— Что ты умеешь делать?
— Не знаю. Может быть, руки вспомнят. Голова забыла.
Вождь нахмурился. Слишком умная фраза. Особенно для святотатца, чей разум помутил гневный Маарх…
— Его надо наказать, — упрямо заявил один из старейшин. Он мне сразу не понравился. — Давайте побьем его камнями.
— Он уже наказан, — презрительно бросил жрец, садясь на циновку. — Пусть живет. Он правильно сказал — руки вспомнят. А работа найдется.
Я посмотрел на грязных верблюдов и понял, что работа действительно найдется.
Вождь снова согласно кивнул. Похоже, здесь всем заправляет тощий жрец. Учтем…
— Хорошо. Пусть остается с детьми песков Карх-Руфи. Мы найдем для заново родившегося имя и дело.
5
…Почти год я растворялся в терпкой, хрустящей на зубах естественности Бану Ал-Райхан. Три пыльных зимних месяца в Мелхе, три жарких перегона между оазисами Сарз и Уфр, три долгих выпаса на северо-восточных пастбищах, где уже начиналась степь, запретная для гордых и наивных детей Карх-Руфи… Иногда у меня создавалось впечатление, что за счет природного барьера хребтов Ра-Муаз с одной стороны и одуряющей жары и безводья пустыни — с другой, племена Бану — которые еще оставались — словно выпали из общей картины мира и не спешили вернуться.
Изменчивые. Девятикратные, уведенные Чистыми Пустотниками горожане, ушедшие сами бесы и остальные Пустотники — все это было где-то далеко, за занавесом горизонта, и легко тонуло в неизвестности и безразличии.
Пожалуй, я был счастлив. Я искал имя и дело, я искал того, который Буду Я, или хотя бы того, кем Я Не Буду Никогда, и мои новоявленные соплеменники помогали мне — беззлобно и весело.
Я неумело доил верблюдиц и шарахался в сторону от злобных горбатых гигантов-наров, стриг косматых овец, путаясь в их курчавой шерсти; бил молотом по наковальне в перевозной кузнице Фаарджа, потерявшего левый глаз из-за случайной искры, и мои руки тоже были счастливы, потому что им не приходилось вспоминать прежние навыки…
Что мог бывший бес-гладиатор бывшей Согдийской империи? То же самое, что прекрасно умел Отец Маарх-Харцелл на фресках Мелхского храма…
Я умел убивать — и был рад забыть об этом.
Я неумело доил верблюдиц и шарахался в сторону от злобных горбатых гигантов-наров, стриг косматых овец, путаясь в их курчавой шерсти; бил молотом по наковальне в перевозной кузнице Фаарджа, потерявшего левый глаз из-за случайной искры, и мои руки тоже были счастливы, потому что им не приходилось вспоминать прежние навыки…
Что мог бывший бес-гладиатор бывшей Согдийской империи? То же самое, что прекрасно умел Отец Маарх-Харцелл на фресках Мелхского храма…
Я умел убивать — и был рад забыть об этом. Пятиголовые змеи мне не попадались, так что некому было возрождать к жизни умершего некогда бессмертного Марцелла. Вместо него осталась статуя в храме с «бабочками» в каменных руках и неловкий чужак по имени Марх-Ри, что в приблизительном переводе значило «Ударенный Отцом».
В дословном варианте все звучало гораздо грубее, хотя и довольно смешно. Во всяком случае, с точки зрения Бану Ал-Райхан…
О небо, какими же мирными и безобидными были они, с их широкими ассегаями и устрашающей раскраской! Иногда я вспоминал все, что успел рассказать мне Пустотник Айрис перед уходом, и тогда мне становилось страшно. Чистый не мог обмануть меня.
Сумерки надвигались. Они подошли вплотную.
Спор за будущее между Девятикратными и Изменчивыми рано или поздно — но неизбежно — должен был захлестнуть безмятежные пески Карх-Руфи, вовлекая племена Бану в убийственный, обжигающий смерч, и много ли будут стоить тогда тяжелые лезвия ассегаев против мечей Скользящих в сумерках, против клыков Меняющих облик и против девяти жизней — усеченной вечности по Отцовской линии?! И что будет, если я не выдержу и вмешаюсь?… Последний манежный бес в этом парадоксальном мире, ставшем ареной для того, что не должно освобождаться из оков сказаний и легенд… Ах, как хорошо умел я убивать на такой арене, — я, не способный умереть на ней…
Возможно, Чистый Айрис и гневный Тидид были правы, мечтая увести людей за пределы, но их правота не подходила мне. По-моему, если бы сородичи Тидида получили бы все те качества, в которых им было отказано судьбой: бессмертие или хотя бы возрождение, умение менять облик и способность воздействовать на мир, подобно Чистым Пустотникам, то дальнейшее поведение Тидида можно было бы свести к трем словам.