Кастор внимательно выслушивал доводы надменных оппонентов, изредка вежливо, но твердо возражал, а потом потребовал перо и бумагу.
И пока продолжал говорить сгорбленный и высохший Брат Ушедших, Эвпид из Зама, — Кастор писал. К концу речи Эвпида бес отложил перо и встал:
— Вот наши требования…
Бес говорил тихо и внятно, и голос его был отчетливо слышен каждому, разносясь в наступившей вдруг тишине.
— Мы не просим многого, хотя могли бы. Вечность приучила нас к сдержанности. Но если вы не подпишете — ворота казарм откроются. Читайте — и подписывайте.
…Они читали молча, иногда с трудом разбирая почерк бессмертного, — и лишь Ктерий Бротолойгос, Отец Вещей, тихо шептал текст ультиматума на ухо сидевшему во главе стола неестественно прямому человеку с впалыми глазами. Это был Мердис Фреод, Пастырь Греха. Он был слеп. От рождения. Как и все Пастыри Греха до него.
Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса, над столом воцарилось молчание. Новое молчание.
Он был слеп. От рождения. Как и все Пастыри Греха до него.
Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса, над столом воцарилось молчание. Новое молчание. Выжидающее.
Кастор и два сопровождающих беса безмятежно поглядывали по сторонам. Им некуда было спешить. Время работало на них — у людей же его почти не оставалось.
Первым нарушил молчание Архелай Тисский, Отец Строений:
— Да. Я подпишу это. Рушатся основы прежнего мира, но другого пути я не вижу.
— Да, это так. Иначе придет Хаос, — медленно кивнул Ктерий Бротолойгос.
— Да, — коротко и тяжело упало слово Эвпида.
— Нет, — слово Медонта было еще тяжелее. — Подписав, мы ниспровергаем весь Кодекс Веры, и Хаос все равно придет в пределы некогда великого Согда. Пусть не сейчас. Через сто лет. Через пятьсот. Но это не имеет значения. Я против.
Тишина. Слепой Мердис выдержал паузу.
— Да, Хаос придет, — прозвучал его бесстрастный голос, и пустые незрячие глаза Пастыря Греха открылись. — Но это будет чужой, завтрашний Хаос. Я не возьму на себя сегодняшнюю кровь тех, кому безразличны грядущие сумерки мира. Я — подпишу.
* * *
… — Участие в войне с Калоррой… создание пограничных поселений для бесов… да, это нас устраивает. Мы в свою очередь согласны.
И Кастор взял перо.
— Бедные могучие воины Калорры, — со скрипучим смешком произнес из угла Пустотник. Это были его первые слова за все время переговоров, и тон сказанного неприятно резанул слух собравшихся. — Им придется плохо. Очень плохо. Пять сотен бессмертных, да еще с многовековым опытом боя на аренах — это страшно. И если перед ними встанет целая армия — это будет еще страшнее…
— У Согда тоже есть армия, — сухо заметил Медонт.
— Есть. Но она будет стоять и смотреть. Если ей позволят смотреть… Потому что все будет гораздо хуже, чем вы можете предположить. Потому что бесы пойдут вторыми.
Тишина. Снова вопрошающая, чужая тишина.
— Первыми пойдем мы, Пустотники. И хотя мы смертны, даже бесы сходят с ума от поединка с нами.
Пустотник искоса посмотрел на Кастора, и бес неожиданно для себя самого выдержал стеклянный, немигающий, стоячий взгляд.
Кастор помнил, с чего все началось. Когда Большая Тварь, в которую превратился окружной Пустотник, растоптала их школьного учителя — ланисту Харона, растоптала на арене под вопли зрителей; когда самому Кастору хватило одной пощечины Большой Твари, чтобы превратиться в трясущийся студень, — лишь припадочный бес Марцелл, на которого смотрели косо даже его собратья по вечности, сумел завалить Зверя…
Только потом этот непредсказуемый бес Марцелл скрылся в неизвестном направлении, и бесы шептались, что Марцелл утащил раненого Пустотника в полумифический Зал Ржавой подписи; но мало ли о чем шепталась пыль манежная?…
Кастор был практиком. И поэтому он дал Марцеллу уйти, поставив казармы на пути Паучьей центурии, специализировавшейся на поимке беглых бесов. Поставил — и держал, держал до тех пор, пока Порченые жрецы не поняли глубины пропасти, открывшейся при бунте бессмертных…
… — Первыми пойдем мы — Пустотники.
— Но почему? — не удержался Архелай.
— Потому что мы в ответе за всех вас, — тихо и очень серьезно ответил Пустотник.
Он больше не улыбался.
* * *
К вечеру был оглашен приказ: бесам давались равные со всеми гражданами права. Кроме одного, главного права — Права на смерть.
Его бесам не мог дать никто.
Ну а в остальном… не будет больше бессмертных бойцов на аренах цирков, не будет бессмертных рабов в оловянных и прочих рудниках, а беглым бесам объявлялась амнистия — отныне все они являлись полноправными гражданами Согдийской империи.
Столичные горожане поначалу ворчали: где, мол, это видано, чтобы бесы, без Права — и Свободные?… Что же это такое-перетакое… Ворчали — и все равно вздохнули с облегчением.
А бесы уже готовились к выступлению навстречу калльским армадам.
Наконец-то у них было Дело…
5
«Это — было?» — подумал Сигурд Ярроу, Постоянный, Скользящий в сумерках.
«Это — было?» — подумал Солли из Шайнхольма, Изменчивый, Перевертыш.
И оба ответили сами себе: «Да. Нам не понять многого, но нам дано знать. Это — было».
* * *
…Солли проснулся от острого ощущения опасности. Он коротко заворчал, загривок вздыбился серым подлеском, и пасть волка приоткрылась, обнажая влажный жемчуг клыков. Воздух горчил, сырость проникала в легкие, и вообще все было не так, как надо.