Когда Тео спросил, не привлекут ли их с отцом к суду за то, что они сбросили Бакстера с лестницы, детектив громко расхохотался.
— Вряд ли он подаст на вас жалобу, — ответил он, тронув лежащего Бакстера носком ботинка. — Мы-то уж точно заводить дело не станем.
Потом детектив позвонил к себе в участок и попросил выделить двух констеблей для охраны Бакстера в больнице. Как только он придет в сознание — будет арестован. Формальное обвинение ему предъявят позже. Предупредив, что завтра придут снимать показания, трое полицейских удалились. Вслед за ними, погрузив Бакстера на фиксирующие носилки, уехали и парамедики.
Розалинд приходит в себя на удивление быстро. Не проходит и получаса после отъезда полиции и «скорой помощи», как она предлагает пойти в кухню и все-таки поесть. Аппетита ни у кого нет, однако все гуськом идут вниз. Пока Пероун разогревает соус и достает из холодильника миски с креветками и прочим, дети накрывают на стол, Розалинд режет хлеб и раскладывает по тарелкам салат, а Грамматик, отложив свой компресс, открывает новую бутылку вина. Общая работа успокаивает, а через двадцать минут, когда все готово, вдруг обнаруживается, что они действительно проголодались. Грамматик принимается за выпивку, на этот раз не сползая к мизантропии. Уже за столом Генри наконец узнает, что Дейзи читала стихотворение Мэтью Арнольда под названием «Дуврский берег», включенное во все хрестоматии и известное каждому школьнику.
— Как ваша «Гора Фудзи», — замечает Генри.
Эта ремарка необычайно радует Грамматика, и он вызывается произнести тост. Сейчас Иоанн благодушен и весел; распухший нос придает ему комический вид добродушного клоуна. В руках у него — сигнальный экземпляр «Скромного челнока». Похоже, вечер вернулся в прежнее русло.
— Давайте забудем все остальное и вспомним, что мы собрались здесь ради Дейзи, — говорит он. — Этот сборник — блестящее начало ее карьеры: говорю это и как любящий дед, и как восторженный почитатель. Кто бы мог подумать, что заучивание стихов ради мелочи на конфеты принесет такую пользу? Думаю, сегодня Дейзи честно заслужила свои пять фунтов. Итак, выпьем за Дейзи!
— За Дейзи! — отвечают все и поднимают бокалы.
Дейзи целует старика в щеку, он обнимает ее в ответ. Примирение состоялось, «происшествие с премией» забыто.
Генри подносит бокал к губам и ставит обратно: ему сейчас не хочется пить. В этот миг звонит телефон. Он сидит ближе всех, поэтому подходит к телефону и снимает трубку. Из-за волнения и усталости не сразу узнает энергичный голос с сильным американским акцентом.
— Генри! Генри, это ты?
— Джей? Да, я.
— Слушай-ка. У нас тут травма. Мужчина, лет двадцать пять, свалился с лестницы. Салли Мэдден час назад ушла домой с гриппом. Здесь Родни. Он вполне в себе уверен, говорит, что справится. Парнишка и вправду молодец, но… видишь ли, тут утопленная трещина прямо над пазухой верхней сагиттальной вены.
У Пероуна вдруг начинает першить в горле. Приходится откашляться.
— Гематома?
— Точно. Вот почему я тебе звоню. Мне случалось видеть, как неопытные хирурги, поднимая кость, разрывали вену. И четыре литра крови на полу. Тут нужен кто-то из старших, а ты живешь ближе всех. Ну и потом, ты лучший.
Из кухни доносится смех — чересчур громкий, ненатуральный, почти саркастический. Его родные не притворяются, что преодолели страх, — просто хотят, несмотря на страх, продолжать жить. Джей может позвонить кому-нибудь другому; и, как правило, Пероун не оперирует знакомых. Но Бакстер — особый случай. Он все еще не понимает, что чувствует: ненависть или сострадание… но, кажется, знает, что ему делать.
— Генри! Ты меня слышишь?
— Да, Джей. Еду.
Глава пятая
Домашние привыкли, что Пероуна часто выдергивают из-за стола по неотложным делам, и сейчас, когда он говорит, что должен ехать в больницу, это звучит даже как-то ободряюще — как знак возвращения к обыденности.
Наклонившись к Дейзи, он шепчет ей на ухо:
— Нам с тобой о многом нужно поговорить.
Она молча сжимает его руку.
Пероун смотрит на Тео, в третий раз за сегодняшний вечер хочет сказать ему: «Ты спас мне жизнь!» — но вместо этого шлет ему едва заметную улыбку, как бы говоря: «Пока, увидимся». Никогда еще он не видел Тео таким красивым… таким прекрасным. Обнаженные по локоть сильные руки лежат на столе; чудные, чуть раскосые карие глаза спокойны и серьезны; осанка, волосы, кожа, зубы — все в нем совершенно, все так и сияет в мягком свете кухонных ламп.
Тео поднимает бокал — с минералкой — и спрашивает:
— Папа, ты уверен, что сейчас справишься?
— В самом деле, — подхватывает Грамматик. — Вечер у тебя был нелегкий. Еще, чего доброго, зарежешь какого-нибудь бедолагу. — Старый поэт, с картинно отброшенной назад серебристой гривой и компрессом на носу, похож на раненого льва из детской книжки.
— Со мной все в порядке.
За столом возобновляется разговор о музыке. Грамматик желает спеть «St. James’ Infirmary», и Тео готов аккомпанировать ему на акустической гитаре. Розалинд и Дейзи хотят послушать новую песню Тео «Городской сквер». За столом царит какая-то натужная, неестественная праздничность, и Генри невольно вспоминает, как в прошлом году всей семьей ходили в театр Ройял-Корт. Показывали какую-то кровавую жуть, и после спектакля, за ужином, они просто давились от смеха и пили больше обычного.