— Папа! Папа! Ну как тебе песня? Понравилась?
Даже когда дети были маленькие, Генри — из педагогических соображений — был скуп на похвалы. Чтобы не расхолаживать. Но сегодня сделает исключение, ему и самому нужны положительные эмоции.
— Потрясающе, — искренне отвечает он, а затем, к всеобщему удивлению, задрав голову, громко и довольно верно напевает: «Все равно приходи в мой сквер городской, в маленький сквер городской».
Тео достает из кармана куртки диск и протягивает деду.
— Мы сегодня сделали запись. Качество так себе, но, по крайней мере, догадаешься, как это звучит.
Генри снова поворачивается к дочери.
— «Лондон, Бостон». Здорово!
Он трогает пальцем крошечные печатные буквы. Вверху страницы — посвящение: «Иоанну Грамматику».
— Не знаю… — вдруг смутившись, шеи чет ему на ухо Дейзи. — Может быть, не стоило… На самом деле надо было посвятить ее вам с мамой… Я просто не знала, как лучше…
Он снова сжимает ее плечи и шепчет в ответ:
— Все правильно.
— Не знаю… Если хочешь, посвящение еще можно изменить…
— Все правильно. Он вывел тебя на эту дорогу. Он будет просто счастлив. И мы все тоже. Ты поступила совершенно правильно. — И, на случай, если в его голосе все же прозвучало сожаление, добавляет: — Это же не последняя твоя книга. Еще успеешь всю семью охватить посвящениями!
Только сейчас — по мелкой дрожи плеча у него под рукой, по жару разгоряченного тела — он понимает, что дочь плачет. Она прячет лицо у него на плече. Тео и дед и другом конце комнаты, у полок с дисками, обсуждают какого-то пианиста.
— Эй, малышка! — шепчет он ей. — Милая моя, что случилось?
От этого слезы начинают литься сильнее; она молча качает головой, не в силах говорить.
— Пойдем наверх, в библиотеку?
Она снова качает головой. Он гладит ее по голове и молча ждет.
Несчастная любовь? Нет, не стоит гадать. Уже много лет он не видел ее плачущей; но он знает: стоит немного подождать — она успокоится и сама все расскажет. А говорить Дейзи умела. Старинные романы, к которым приучил ее дед, научили ее точно и красноречиво описывать свои чувства. Поэтому Генри терпеливо молчит, прижимая дочь к себе; Она уже не рыдает, но по-прежнему сидит с закрытыми глазами, уткнувшись ему в плечо. За спиной у них Иоанн и Тео обсуждают музыку и музыкантов: как истинные посвященные, беседуют они вполголоса, от этого в комнате становится уютнее. В руке у Грамматика вторая, если не третья, порция джина, однако, как ни странно, он трезв. Плечо, к которому приникла Дейзи, начинает чуть покалывать. Генри с нежностью смотрит на дочь: лица ее почти не видно, а то, что видно, кажется совсем юным — нежная розоватая кожа, уголок глаза без единой морщинки, которые указывали бы на возраст или жизненный опыт. За внешними признаками взрослости — самоуверенностью, прекрасными манерами, сексуальным опытом — все еще прячется детство. Оно отступает шажок за шажком, не отдавая без боя ни пяди своей территории; Генри помнит, как уже, можно сказать, взрослой девицей, с грудью и с месячными, Дейзи не ложилась в постель без любимых плюшевых зверушек. А потом — первый банковский счет, поступление в университет, водительские права; и вот уже лишь родители способны различить в этом новом взрослом все более неуловимые черты своего маленького ребенка.
И все же сейчас, глядя на нее, Генри знает: как бы по-детски ни прижималась она к нему — в этом больше нет невинности. Он почти чувствует, как мечется ее мысль, как проносятся перед мысленным взором огни парижских улиц, раскрытый чемодан на неубранной постели, искаженные гневом лица — или что там еще могло ее расстроить… Глядя на ее склоненную голову, он может об этом только догадываться.
Он снова впадает в полузабытье — минут на пять или, может быть, на десять. В какой-то миг, когда логическая связь мыслей начинает распадаться, он прикрывает глаза и отдается свободному потоку ассоциаций. Река, невесть куда несущая свои мутные воды; узел, развязываемый неуклюжими пальцами, что может означать пересчет денег или смену рабочих дней выходными… Однако он помнит, что засыпать по-настоящему нельзя — у него гости, и, кажется, надо сделать что-то еще, вот не может вспомнить, что именно… Открывается входная дверь — пришла Розалинд, от этого звука он вздрагивает и оглядывается через плечо. Приподнимает голову Дейзи, стихает приглушенный разговор Тео и Иоанна. Наступает долгая, необычно долгая пауза; затем они слышат, как дверь закрывается. Должно быть, у Розалинд руки заняты покупками или папками с документам и, думает Генри и хочет встать, чтобы ей помочь. Но в этот миг появляется она сама. Идет медленно и как-то неуверенно, словно опасается того, что может здесь увидеть. В руках у нее коричневый портфель. Лицо бледное, напряженное, как будто чьи-то невидимые руки сзади натягивают ей кожу. Глаза огромные, темные: в них плещется то, что пытается и не может сорваться с ее беспомощно размыкающихся и снова смыкающихся губ. Остановившись на пороге, она оглядывается назад.
— Мама! — зовет ее Дейзи.
Пероун отстраняет дочь и вскакивает на ноги. На Розалинд — зимнее пальто поверх делового костюма, но, кажется, он видит, как отчаянно бьется ее пульс: это впечатление создается частым, неглубоким дыханием. Вся семья оборачивается к ней; она отшатывается, прижавшись к стене, глазами и торопливым, каким-то вороватым движением руки умоляя их не подходить. Теперь он замечает в ее лице не только страх, но и гнев; верхняя губа вздрагивает, как бы от отвращения. Через приоткрытую дверь, сквозь щель размером не больше четверти дюйма, Пероун замечает в холле какую-то тень; мелькнув, она исчезает. И в то же время по реакции Розалинд все они понимают, хотя еще и не видят, что следом за ней идет кто-то еще. Пероун первым осознает, что незваных гостей — двое.