Он возвращается на корт, и анестезиолог бросается к нему навстречу:
— Генри, что с тобой? Злишься, что ли?
— Злюсь. На себя. Извини, что не сдержался.
— Нет, это ты извини. Ты был прав. Ну что, готов?
Пероун встает в позицию принимающего, сосредоточившись на своем дыхании, готовясь совершить простое движение, почти стандартную процедуру — отбить подачу прежде, чем мяч коснется стены, затем добежать до центральной разметки и ударить по мячу еще раз, запустив «свечу».
Все очень просто. Настало время поквитаться со Строссом.
— Готов.
Стросс подает — снова быстрый резкий мяч, направленный ему в плечо. Пероун ухитряется отбить, мяч летит примерно так, как он и рассчитывал, и он спешит занять позицию на разметке. Стросс отбивает мяч из угла, тот возвращается по левой стене, Пероун бросается вперед и отбивает его обратно. Так повторяется с полдюжины раз, пока наконец Пероуну не удается ударить справа и запустить «свечу» в правый угол. Они разыгрывают эту сцену прямыми жесткими ударами, то бросаясь вперед, то отпрыгивая назад; постепенно в игру вступает все пространство корта — игроки мечутся туда-сюда, и удача переходит от одного к другому.
И прежде у них случались такие отчаянные схватки, но всегда они были пропитаны весельем, словно друзья соревновались в том, кто не выдержит и первым расхохочется. Теперь все по-другому. Их битва безрадостна, и долга, и странно нетороплива, ибо, когда тебе под пятьдесят, сердце не может долго биться с частотой больше ста восьмидесяти в минуту: кто-нибудь из них скоро устанет и начнет спотыкаться — вопрос лишь в том, кто раньше. Простенькая, стандартная, почти что глупая игра, игра ради общего времяпрепровождения, превращается в поединок. Несмотря на извинения, недавняя перепалка еще жива в памяти. Стросс, должно быть, догадывается, что Пероун накрутил себя в раздевалке. Если сейчас он встретит жесткое сопротивление, то будет деморализован окончательно и Стросс выиграет матч в каких-нибудь три сета. Что же до Пероуна, он отдан на милость правил: пока он не выиграет подачу, сравнять счет ему не удастся.
В долгой схватке человек порой превращается в машину, все функции которой подчинены выполнению одной-единственной задачи, существо почти бессознательное, живущее от удара до удара. Именно в таком состоянии играет Пероун уже довольно долго, когда вдруг вспоминает, что у него, кажется, был план. Как раз в этот момент перед носом у него оказывается короткий мяч; Пероуну удается поднырнуть под него и запустить «свечу» в дальний левый угол. Стросс поднимает ракетку, чтобы ее отбить, но затем, передумав, отбегает назад и бьет по мячу с размаху, отправляя его из конца в конец корта. Носиться из угла в угол за мячом, когда ты немолод и устал, — труд не из легких. Но теперь, когда Стросс ударяет по мячу, слышится почти кряхтенье, и это вселяет в Пероуна надежду. Он не позволяет себе прямых ударов — боится сорваться; вместо этого запускает в небеса одну «свечу» за другой, по пять раз кряду, стараясь вымотать противника. Наконец бессильный мяч Стросса падает, не долетев и до середины корта; на этом сет кончается.
Ноль — ноль. Они кладут ракетки и стоят друг против друга, уперев руки в колени, тяжело дыша и глядя в пол, или прижимают разгоряченные лица и ладони к прохладным белым стенам, или бесцельно бродят по корту, отдуваясь и утирая пот полами футболок. В другой раз они перекинулись бы парой слов о прошедшем сете, но сейчас оба молчат. Пероун, чувствуя, что инициативу упускать нельзя, первым объявляет, что готов, и ждет в квадрате для подачи, постукивая мячом об пол. Подает он прямо над головой Стросса — и мяч, на этот раз достаточно мягкий, тихо замирает в углу. Один — ноль, и без всяких усилий. Это очень важно — даже важнее выигранного очка. Теперь преимущество за Пероуном. Точно так же, без труда, он выигрывает еще очко, и еще одно. Строссу, измученному серией однообразных подач, никак не удается развернуться: он хорош в схватке, а сейчас схватки очень коротки — или их почти нет, и мяч остается холодным и инертным, словно кусок замазки. А чем сильнее раздражается Джей, тем хуже он играет. Он уже не может ни дотянуться до мяча высоко в воздухе, ни подставить под него ракетку, когда он летит низко. Пару подач он просто пропускает и уходит в бокс дожидаться следующих. И снова — все тот же угол, та же невозможная высота, тот же промах.
Он уже не может ни дотянуться до мяча высоко в воздухе, ни подставить под него ракетку, когда он летит низко. Пару подач он просто пропускает и уходит в бокс дожидаться следующих. И снова — все тот же угол, та же невозможная высота, тот же промах. Скоро он проигрывает шесть очков.
Пероуна охватывает желание расхохотаться; он маскирует смех кашлем. Нет, он не празднует победу — для этого еще рановато. Это радость узнавания и сопереживания. Он готов смеяться, потому что прекрасно понимает, как сейчас чувствует себя Стросс: самому Генри хорошо знакома эта нисходящая спираль раздражения, эти мини-экстазы отвращения к себе. Забавно, как другой человек в точности повторяет твое несовершенное «я». Он прекрасно знает, как злит Стросса его подача. Такой мяч не смог бы отбить и он сам. Но Стросс был к нему безжалостен, и Генри поступит так же — надо же ему отыграться! Поэтому он вновь и вновь посылает мяч над головой противника, и скоро счет становится девять — ноль.