— Мне надо отлить, — резко бросает Джей и уходит с корта, не сняв защитных очков, с ракеткой в руке.
Генри ему не верит. И хотя это естественный и разумный способ остановить кровотечение очков, хотя он сам десять минут назад сделал то же самое, Генри чувствует себя обманутым. Он ведь мог без труда выиграть и следующий сет — нужно просто продолжать ту же тактику. А теперь Стросс сунет голову под кран, восстановит самообладание и придумает, как отыграться.
Генри противится искушению присесть. Вместо этого прохаживается взад-вперед, посматривает на соседние корты: он всегда надеется чему-нибудь научиться у более искусных игроков. Но корты пустынны. То ли члены клуба протестуют против войны, то ли не могут попасть в центр Лондона. Отойдя в дальний конец корта, Генри снимает футболку и рассматривает свою грудь. Слева от грудины чернеет огромный синяк. Больно вытягивать левую руку. Сосредоточившись на почерневшей коже, он начинает лучше понимать свои чувства к Бакстеру. Верно ли, что он, Генри Пероун, действовал непрофессионально, использовал свои медицинские знания для победы над человеком, страдающим от нейродегенеративного заболевания? Да. Извиняет ли его угроза избиения? Да — или нет, не совсем. Однако гематома цвета баклажана, диаметр этой сливы, воспоминание о слепящей боли — все убеждает: да, его грех отпущен. Только полный идиот согласится ни за что ни про что получать пинки, когда этого можно избежать. Так что же его тревожит? Странно сказать, но, несмотря ни на что, Бакстер ему почти понравился. Нет, это, конечно, сильно сказано: скорее, заинтересовал своим безнадежным положением и нежеланием сдаваться. И потом, он ведь умен. И понимает, что живет не так, как следует. А он, Генри, использовал свои знания недолжным образом — вынужденно, конечно, но ведь он сам поставил себя в такое положение. С самого начала он занял уязвимую позицию, держался высокомерно и презрительно. Словом, спровоцировал их. Надо было вести себя дружелюбнее, взять сигарету; действовать невозмутимо, как человек, сознающий свою силу, а не кидаться с возмущением в бой. С другой стороны, их было трое, они хотели заполучить наличные, а еще больше хотели его побить: они обо всем сговорились, еще сидя в машине. Разбитое зеркало — всего лишь удобный предлог.
Так и не успокоившись, он возвращается на корт одновременно со Строссом. Тот здорово полил себя холодной водой — могучие плечи его мокры — и пришел в себя.
— Ну, теперь держись! — приговаривает он, пока Пероун становится в бокс для подачи.
Пребывание наедине со своими мыслями сбивает с курса, но перед самой подачей Пероун вспоминает план игры. Однако четвертый гейм развивается не по сценарию. Он выигрывает два очка, затем Стросс перехватывает инициативу и вырывается вперед: три — два. После ряда длинных бестолковых розыгрышей, с кучей ошибок с той и другой стороны, счет сравнивается: семь — семь, подает Пероун.
Последние два очка он выигрывает без труда.
Короткий перерыв: оба готовятся к финальной схватке. Пероун не устал — выигрыши утомляют куда меньше проигрышей. Однако ему надоело думать о том, как победить Джея, и, будь его воля, с удовольствием бы подвел черту и поехал домой. Все утро он с кем-нибудь или с чем-нибудь сражается. Но отступать нельзя. Стросс наслаждается игрой, надеется выиграть и, заступая на свое место, приговаривает: «Бьемся насмерть!» и «Но пасаран!»
Так что Пероун, подавив вздох, подает и, поскольку других идей нет, запускает все ту же «свечку». Едва ударив по мячу, он понимает, что эта подача ему особенно удалась: мяч, вращаясь, взмывает круто вверх и летит прямо в дальний угол. Но вновь обретенный душевный подъем помогает Строссу совершить нечто необыкновенное. Он с разбегу подпрыгивает вверх на два, нет, на три фута и, вытянув вверх руку с ракеткой, изогнувшись, оскалив зубы, останавливает мяч в полете и направляет его обратно: блистательный удар, который отбить невозможно. Пероун это сразу понимает. Сказочный удар. Подача переходите руки противника — и снова страстное желание выиграть, и все начинается сначала.
Оба игрока набирают очки. За каждое очко идет отчаянная борьба, серьезная и яростная, как в третьем гейме. Не прислушиваясь к протестам собственных сердец, игроки носятся по корту как безумные. Случайных ошибок больше нет — каждое очко буквально с мясом вырывается у противника. Подающий выкрикивает счет; в остальном оба не произносят ни слова. Счет растет, но противники идут вровень — ни одному не удается обогнать другого. На кону не стоит ничего — это же не чемпионат клуба. Лишь примитивное, биологическое стремление к победе. В чистом виде. На них никто не смотрит, их игра никому не интересна, здесь нет ни друзей, ни жен, ни детей. Нет даже удовольствия. Быть может, воспоминание о нем появится позже — и лишь у победителя. Случайный прохожий, заглянувший сквозь стекло на корт, мог бы подумать, пожалуй, что эти два старика были когда-то профессиональными теннисистами и сохранили с тех пор истинный спортивный дух. А еще он мог бы подумать, что эти двое ненавидят друг друга.