Кажется, они играют уже час, хотя прошло всего двадцать минут. На счете семь — семь Пероун подает из левого квадрата и выигрывает очко. Он пересекает корт, чтобы подавать снова. Бодрый, сосредоточенный и уверенный в себе, он подает мяч слева — с силой, под небольшим углом, близко к стене. Стросс отбивает его, тоже слева, так что мяч падает посредине корта. Хороший ответ, но Пероун к нему готов. Он подрезает мяч на подъеме справа и резаным ударом отправляет его в левый задний угол. Конец игры — чистая победа! Сделав этот финальный рывок, он отступает на шаг… и со всего маху налетает на Стросса. Удар силен: оба пошатываются и несколько секунд не могут произнести ни слова.
Наконец Стросс говорит, тяжело дыша:
— Это был мой удар, Генри.
— Джей, — говорит Пероун, — все кончено. Три сета против двух.
И снова оба молчат, мысленно взвешивая пропасть шириной в один удар.
— Что ты делал у передней стены? — спрашивает Пероун.
Джей отходит от него на тот квадрат, где, если бы они продолжили игру, он бы делал подачу. Он жаждет продолжения — надеется отыграться.
— Я думал, ты будешь целить в правый угол.
Генри пытается улыбнуться. Во рту у него пересохло, и губы не желают скользить по зубам.
— Значит, я тебя обхитрил. Ты был далеко. Ты не смог бы отбить этот мяч.
Анестезиолог качает головой с той спокойной самоуверенностью, которая так нравится пациентам. Однако грудь его тяжело вздымается.
— Он отскочил от задней стены. Начал прыгать по полу. Я мог его отбить. Генри, ты загородил мне дорогу!
Имена друг друга звучат в их устах особенно ядовито, и Генри поддается искушению подлить масла в огонь.
— Но, Джей, — говорит он так, словно напоминает Строссу о хороню известном, но забытом факте, — ты не мог дотянуться до этого мяча!
— Нет, Генри, я мог, — пристально глядя ему в глаза, тихо произносит Стросс.
Неправота его столь очевидна, что Пероуну остается лишь повторить:
— Ты же был далеко.
— Это не против правил, — говорит Стросс. И добавляет: — Послушай, Генри, в прошлый раз я разрешил сомнение в твою пользу!
Выходит, он считает, что Генри у него в долгу! Спокойно-рассудительный тон Пероуна дает трещину.
— Не было там никакого сомнения, — быстро говорит он.
— Как это не было?! Было.
— Послушай, Джей. У нас здесь не форум равных возможностей. Мы оцениваем вещи потому, чего они реально стоят.
— Вот именно. И не надо мне лекции читать.
От этой резкости замедлившийся было пульс Пероуна снова подскакивает — миг внезапной ярости подобен дополнительному сердечному сокращению, опасному удару аритмии. У него полно дел. Надо заехать в рыбный магазин, потом — домой, принять душ, потом снова уехать, снова вернуться, приготовить ужин, открыть вино, встретить дочь и тестя, разместить их. Но еще сильнее хочется получить причитающееся ему по праву: он отыгрался после двух проигрышных сетов, и в этом реванше ему видится восстановление чего-то очень личного, важного, в последнее время совсем забытого. А теперь противник хочет украсть у него победу! Генри кладет ракетку в угол рядом со своими вещами, показывая, что игра окончена. Но Стросс упрямо не трогается с места. Прежде с ними такого не случалось. Возможна ли подобная ссора из-за чего-нибудь другого? Стросс поджал губы, на лице — сочувственная полуулыбка, означающая, что он намерен настоять на своем. Генри почти видит — от этой картины пульс его вновь учащается, — как в три шага пересекает корт и с размаху бьет прямо по этой самодовольной улыбочке. Или пожимает плечами и уходит прочь. Но без согласия противника его победа ничего не стоит. Ладно, прочь фантазии: как решить этот спор, учитывая, что над ними нет рефери, нет никакого арбитра?
С полминуты ни один не произносит ни слова. Наконец Пероун разводит руками и говорит тоном столь же искусственным, как и улыбка Джея:
— Ума не приложу, что нам делать, Джей. Могу сказать только одно: удар был беспроигрышный.
Но Стросс знает, что делать. Он повышает ставки.
— Генри, не говори ерунды. Мяч отскочил от задней стены. Ты не мог видеть, как он летит. А я видел, потому что как раз к нему бежал. Вот в чем вопрос, Генри. Ты хочешь сказать, что я вру?
Ну вот и финал.
— Чтоб тебя, Стросс! — говорит Пероун, поднимает ракетку и идет к квадрату подачи.
Они начинают игру заново. Пероун снова подает и, как он и ожидал, проигрывает очко, а за ним — еще три, и не успевает опомниться, как игра окончена, он проиграл и теперь подбирает в углу бумажник, телефон, ключи и часы. Выйдя с корта, натягивает тренировочные, завязывает веревочный пояс, надевает часы, натягивает свитер. Ему все еще неприятно, но уже не так, как две минуты назад. Услышав сзади шаги Стросса, он оборачивается к нему.
— Ты отлично играл сегодня. Извини, что с тобой повздорил.
— Слушай, ты тоже классно играл. Просто потрясающе. Одна из лучших игр, какие у нас были.
Каждый из них убирает ракетку в чехол, а чехол вешает на плечо. Свободные от красных линий корта, слепящей белизны стен и правил игры, они идут к автомату с кока-колой. Стросс покупает себе баночку; Пероун не хочет. Надо быть американцем, чтобы, выйдя из детского возраста, пить приторную газировку.