— Государство — но не страна, — заметила Яна. — Не планета со всем её населением.
— Вот именно! Этого и хотел мой отец — чтобы я провёл разделительную черту между страной и государством и возненавидел последнее. Чтобы встал на его точку зрения — Октавии нужна другая власть. Но он кое-что не учёл. Для него демократия — пустой звук, а я принимаю её всерьёз. В демократической стране народ сам выбирает себе правительство и несёт ответственность за все его действия. И если избранное народом правительство безнаказанно убивает своих граждан, значит в этом повинен весь народ. Поэтому я и говорю: мою мать убила моя страна! Теперь я ненавижу Октавию, у меня больше нет родины…
Яна промолчала.
Примерно через час дворецкий, мистер Эпплгейт, пригласил нас к ужину и сообщил новость, которая нам с Яной доставила большое облегчение — из-за загруженности делами отец решил остаться ночевать в правительственной резиденции. По словам Эпплгейта это случалось довольно часто.
За ужином нам прислуживал сам дворецкий вместе со старшей женой, которая работала в доме поварихой. Блюда были немного непривычными (как, впрочем, и всё инопланетное), но вполне съедобными и даже вкусными. Мы с Яной порядком проголодались и ели с отменным аппетитом — правда, нас обоих заметно раздражало кудахтанье миссис Эпплгейт, которая то и дело обращалась к нам «мистер Шнайдер» и «мисс Шнайдер».
В конце концов я не выдержал и сделал замечание, что моя фамилия Вильчинский, а Яны — Топалова. На что миссис Эпплгейт упрямо ответила:
— Я не знаю, сэр, какие обычаи на вашей планете, но у нас с этим строго. Коли вы дети его превосходительства, то вас зовут мистер и мисс Шнайдер.
Я понял, что спорить с ней бесполезно. Поняла это и Яна.
— Интересно, — спросила она через некоторое время, — как ваш народ мирится с тем, что верховный правитель Ютланда — чужак, инопланетник?
— Ваш батюшка не чужак, мисс Шнайдер, — возразила миссис Эпплгейт. — Он давно уже наш соотечественник.
— Но ведь когда-то же он был чужаком.
— Но ведь когда-то же он был чужаком.
— Что верно, то верно, — не стала возражать жена дворецкого. — И вначале, когда Совет Старейшин только избрал его императором, нашлось немало таких, кто был с этим не согласен.
— И что же стало с несогласными? — полюбопытствовал я. — Их упекли в концлагеря? В тюрьмы, в психушки? Или просто расстреляли?
И миссис Эпплгейт, и её муж уставились на меня, как на сумасшедшего.
— Бога ради, мистер Шнайдер! — всплеснула руками женщина. — Как вы могли такое подумать! Какие концлагеря? Какие тюрьмы, какие расстрелы?… Ничего подобного не было. Его превосходительство никого не преследовал, он своими делами доказал, что Совет Старейшин сделал мудрый выбор. Недовольные просто перестали быть недовольными.
— Неужели все до единого?
— Ну, осталась кучка глупцов. Но они из тех, кто против любой власти. На них просто не обращают внимания.
— Ваш отец, мистер и мисс Шнайдер, — авторитетно промолвил молчавший до сих пор дворецкий, — безусловно, лучший император за всю историю Ютланда. За пятнадцать лет его правления наша планета…
Остаток нашей трапезы прошёл под аккомпанемент хвалебных речей в адрес отца. Причём ни мистер, ни миссис Эпплгейт отнюдь не пели ему осанну, в их словах не чувствовалось слепого, раболепствующего преклонения, они просто говорили о нём, как о хорошем человеке, который совершил много добрых дел. Я едва дотерпел до конца ужина и, отказавшись от сладкого на десерт, поспешил откланяться. А вернее — пулей вылетел из столовой, взбежал на второй этаж и спрятался в своём кабинете.
Минут через пять ко мне зашла Яна. Устроившись на диване, она без моего согласия закурила и произнесла:
— Знаешь, братец, странное дело. Стоило тебе услышать об адмирале что-то хорошее, — (она избегала называть его отцом) — как ты ещё больше озлобился.
— А ты что, уже на его стороне?
— Ни в коем случае. Даже если не считать, что когда-то он устроил путч, а сейчас готовит новую заваруху, у меня есть и чисто личные причины не любить его. Он сделал несчастной мою мать, из-за него она так и не вышла замуж, и по его вине у меня никогда не было полноценной семьи. Мало того, теперь он влез в мою жизнь, не спросив, хочу ли я этого; он отнял у нас свободу — у меня, у тебя, у наших товарищей… Но нельзя не признать, что из него получился совсем неплохой государственный деятель.
— Ага, — буркнул я. — Если, конечно, верить тому, что рассказали его слуги.
— А ты бы хотел, чтобы это было не так, верно? Ты испытал бы тайное удовлетворение, если бы оказалось, что он держится у власти исключительно благодаря массовым репрессиям. Тебя злит, что он поступает совсем не так, как должен, по твоим представлениям, поступать кровожадный диктатор.
Я не знал, что ей сказать…
Поздно вечером на флайере привезли Лину со всеми её вещами. Она была одна, без Элис.
Яна сразу взяла девушку в оборот и стала расспрашивать её о наших товарищах с корабля. Лина рассказала, что их разместили на небольшом острове в море, километрах в двухстах от берега. Ни длинных и грязных бараков для заключённых, ни колючей проволоки под напряжением, ни надзирателей с собаками, ни даже вышек с прожекторами и автоматчиками там не было. Лагерь представлял собой посёлок из сотни коттеджей со всеми удобствами — разве что отсутствовали средства связи с внешним миром. Персонал лагеря обращался с ними вежливо и предупредительно — скорее не как с пленниками, а как с прибывшими на курорт отдыхающими.
Впрочем, на новом месте Лина особо осмотреться не успела, так как вскоре её с Элис забрали и отвезли обратно…