— С кем же мне еще беседовать, Северьян? Вот я поговорю с тобой некоторое время — несколько дней или пару недель, — а потом умру. Я понимаю, ты думаешь о том, что, будь я в своих покоях, не удостоила бы тебя и взглядом. Но ты ошибаешься. Конечно, со всеми не поговоришь, их слишком много вокруг, но за день до того, как меня привезли сюда, я разговаривала с конюхом, державшим мне стремя. Заговорила с ним оттого, что пришлось ждать, но услышала от него много интересного…
— Но ты больше не увидишь меня. Еду будет приносить Дротт.
— Вот как? Спроси, не позволит ли он тебе делать это? Она взяла меня за руки.
Еду будет приносить Дротт.
— Вот как? Спроси, не позволит ли он тебе делать это? Она взяла меня за руки. Ее руки были холодны как лед.
— Попробую… — проговорил я.
— Попробуй! Пожалуйста, попробуй! Скажи ему, что мне нужна еда получше, и что я хочу, чтобы приносил ее ты. Хотя — я попрошу об этом сама. Кому он подчинен?
— Мастеру Гурло.
— Я скажу ему — Дротту, правильно? — что хочу говорить с мастером Гурло. Ты прав, они не откажут — ведь как знать, Автарх может и освободить меня!
Глаза ее заблестели.
— Я передам Дротту, что ты хочешь его видеть, — сказал я, поднимаясь.
— Подожди. Разве ты не хочешь спросить, почему я здесь?
— Я знаю, почему ты здесь, — ответил я, прежде чем закрыть дверь. — Потому, что тебя рано или поздно надлежит подвергнуть пытке, как и всех прочих.
Да, жестоко, но я сказал это без всякой задней мысли — как любой юнец. Сказал то, что пришло в голову… Но это было правдой, и, поворачивая ключ в замке, я был даже рад тому, что сказал это.
Экзультанты часто попадают к нам. И первое время почти все понимают ситуацию правильно, так же как сейчас — шатлена Текла. Но проходит несколько дней, а пыток что?то не видать, и тогда надежды берут верх над здравым смыслом. Пациенты начинают говорить об освобождении, рассуждать о том, что предпримут ради них друзья и родные и что сделают они сами после того, как выйдут на волю.
Один хочет уехать в свои владения и больше не показываться при дворе Автарха, другой — собрать отряд наемников и во главе его отправиться на север… И на дежуривших в подземельях подмастерьев градом сыплются рассказы об охотничьих собаках, далеких вересковых пустошах, местных потехах, нигде более неизвестных, устраиваемых под сенью древних рощ. Женщины в большинстве своем мыслят много практичнее, но и они со временем заговаривают о высокопоставленных любовниках (получивших отставку за месяцы или годы до сего момента), которые никогда не оставят их в беде, а потом — о вынашивании ребенка или воспитании приемыша. После того как для всех этих детей, которые так никогда и не появятся на свет, придуманы имена, как правило, наступает черед одежды: после освобождения непременно нужен новый гардероб; старое тряпье — сжечь. Часами обсуждают оттенки, изобретение новых фасонов, возвращение хорошо забытых старых…
Но в конце концов и для мужчин и для женщин неизменно наступает день, когда в камеру вместо дежурного с едой входит мастер Гурло в сопровождении троих?четверых подмастерьев и, может быть, следователя с фульгуратором. Поэтому мне хотелось по возможности оградить шатлену Теклу от бесплодных надежд. Я повесил связку ключей на гвоздь, где та обычно висела, и, проходя мимо камеры, где Дротт заканчивал отмывать кровь с пола, сказал ему, что шатлена желает говорить с ним.
Через день меня вызвали к мастеру Гурло. Обыкновенно ученикам положено стоять против его стола, заложив руки за спину, но он велел мне сесть и, сняв шитую золотом маску, подался ко мне, что должно было означать частную беседу накоротке.
— С неделю назад я посылал тебя к архивариусу, — начал он. Я кивнул.
— И, насколько понимаю, вернувшись с книгами, ты доставил их пациентке сам. Так? Я объяснил, как все вышло.
— Ну, ничего страшного. Не бери в голову; я не стану назначать тебе внеочередные наряды и уж тем более — раскладывать тебя на кресле и драть. Ты уже, можно сказать, подмастерье; мне в твои годы и с альтернатором доверяли работать… Понимаешь ли, Северьян, штука?то в том, что пациентка — лицо высокопоставленное. — Голос его понизился до шепота. — Со связями на самом верху.
Я сказал, что все понимаю.
— Высоких кровей, не из каких?нибудь там армигеришек… — Повернувшись к полкам позади его кресла, он порылся в беспорядочной груде бумаг и книг и извлек увесистый том.
— Высоких кровей, не из каких?нибудь там армигеришек… — Повернувшись к полкам позади его кресла, он порылся в беспорядочной груде бумаг и книг и извлек увесистый том. — Имеешь представление, сколько на свете экзультантских семейств? В этой книге перечислены лишь те, чей род еще продолжается. А чтобы счесть и тех, чей род прервался, наверное, понадобилась бы целая энциклопедия! И несколько экзультантских династий прерваны мной лично! Он захохотал, и я засмеялся тоже. — Здесь каждому семейству отведено по полстраницы. А всего страниц — семьсот сорок шесть. Я понимающе кивнул.
— Большинство этих семейств не представлено при дворе никем — не могут себе позволить либо боятся. Эти все — Мелочь. Но большие семейства — обязаны: Автарху нужны конкубины, которые в случае чего станут заложницами. Но Автарх уже не может крутить кадрили с пятью сотнями женщин. Наложниц поэтому около двадцати; остальные проводят время в танцах и болтовне друг с дружкой, а Автарха видят раз в месяц и то — издали. Я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, спросил, вправду ли Автарх делит ложе со всеми этими конкубинами. Мастер Гурло закатил глаза и подпер огромной ручищей подбородок.