— Еда — обычная, — сказал я. — Пожалуй, ты можешь получить кое?что получше, если попросишь. — Ты не носишь маски… — проговорила она. — Первое человеческое лицо здесь…
— Я — лишь ученик. Маску на меня возложат только через год.
* * *
Она улыбнулась, и я почувствовал себя совсем как тогда, в Атриуме Времени, только?только войдя в теплую комнату с чашкой чаю и печеньем. Рот ее был широк, а зубы — узки и очень белы; ее глаза, глубокие, точно резервуар под сводом Колокольной Башни, заблестели.
— Извини, — сказал я. — Я не расслышал тебя. Вновь улыбнувшись, она склонила набок прекрасную головку.
— Я хотела сказать, как рада видеть твое лицо, и спросила, буду ли и впредь иметь удовольствие принимать еду от тебя. Кстати, что это?
— Я здесь — только сегодня, потому что Дротт занят. Затем я хотел восстановить в памяти, что было на ее подносе (она поставила его на столик, так что сквозь решетку не разглядеть), но не смог, хоть напряг мозг до предела, и наконец неуверенно сказал:
— Наверное, тебе лучше съесть ужин. Я думаю, если ты попросишь Дротта, то сможешь получить что?нибудь получше.
— Люди всегда осыпали комплиментами мою стройную фигуру, но, поверь, я ем, словно дикий волк! Съем и это!
Взяв со столика поднос, она повернулась ко мне, точно поняла, что без посторонней помощи мне не разгадать тайны его содержимого.
— Вот это, зеленое — лук?порей, шатлена, — сказал я. — Коричневые зернышки — чечевица. И хлеб.
— Шатлена? Зачем эти формальности, ведь ты — мой тюремщик и можешь называть меня как захочешь. Теперь ее глубокие глаза сияли весельем.
— У меня нет желания оскорбить тебя, — сказал я. — Ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя по?другому?
— Зови меня Теклой — это мое имя. Титулы — для формального общения, имена — для неформального; наша встреча — как раз из неформальных… Хотя, когда придет время моей казни, все формальности будут соблюдены?
— С экзультантами, как правило, поступают так.
— Тогда, надо думать, будет присутствовать экзарх — если только вы впустите его сюда — в платье с пурпуром. И еще некоторые — возможно, Старост Эгино… Это на самом деле хлеб?
Она ткнула в кусок пальчиком — таким белым, что мне показалось, будто хлеб может испачкать его.
— Да, — ответил я. — Шатлене, конечно же, приходилось есть хлеб и раньше, не правда ли?
— Но не такой. — Взяв тонкий ломтик, она откусила немного.
— Взяв тонкий ломтик, она откусила немного. — Хотя — и этот неплох. Ты говоришь, мне могут принести еду получше, если я попрошу?
— Думаю, да, шатлена.
— Текла. Я просила книги — два дня назад, когда меня привезли. Но не получила их.
— Они здесь, — сказал я. — Со мной. Сбегав к Дроттову столу, я принес книги и просунул в кормушку самую маленькую.
— О, чудесно! А остальные?
— Еще три.
Книга в коричневом переплете тоже прошла сквозь кормушку, Но две другие — зеленая и тот фолиант, с гербом на обложке — оказались слишком широки.
— Позже Дротт откроет дверь и передаст их тебе, — сказал я тогда.
— А ты не можешь? Так ужасно — видеть их сквозь эту штуку и не иметь возможности даже дотронуться…
— Вообще?то мне не положено даже кормить тебя. Этим надлежит заниматься Дротту.
— Но все же ты передал мне еду. И, кроме того, это ты принес книги. Разве тебе не полагалось вручить их мне?
Я смог лишь неуверенно возразить, потому что в принципе она была права. Правила, запрещающие ученикам работать в темницах, направлены на предотвращение побегов; но ведь этой хрупкой, несмотря на высокий рост, женщине нипочем не одолеть меня, и, таким образом, она не сможет беспрепятственно выйти наружу. Я пошел к камере, где Дротт все еще приводил в чувство пациентку, пытавшуюся покончить с собой, и принес ключи.
Оказавшись в камере Теклы и закрыв за собой дверь, я обнаружил, что не в силах вымолвить ни слова. Я пристроил книги на столике, где из?за подсвечника, подноса и графина с водой почти не оставалось места, и остановился в ожидании. Я знал, что должен идти, но не мог сделать этого.
— Может быть, сядешь?
Я присел на кровать, предоставив ей стул.
— Будь мы в моих покоях в Обители Абсолюта, я смогла бы предложить тебе больше комфорта. К несчастью, в то время тебя не вызывали туда.
Я покачал головой.
— Сейчас мне нечем угостить тебя, кроме этого. Тебе нравится чечевица?
— Я не стану есть этого, шатлена. Скоро — время моего собственного ужина, а здесь вряд ли достаточно и для тебя одной.
— Действительно… — Взяв с подноса перышко лука, она, будто не совсем понимая, что с ним делать, проглотила его, как ярмарочный фигляр глотает гадюку. — А что дадут на ужин тебе?
— Лук?порей с чечевицей, хлеб и баранину.
— Ах, вот в чем разница — палачи получают еще и баранину… Как же тебя зовут, мастер палач?
— Северьян. Но это не поможет, шатлена. Не будет никакой разницы.
— В чем? — улыбнулась она.
— Ну… если ты подружишься со мной. Я не могу выпустить тебя на свободу. И не стал бы делать этого, даже если бы ты была моим единственным во всем мире другом.
— Но я и не думала, что ты можешь это, Северьян.
— Тогда зачем же утруждаться беседами со мной? Она вздохнула, и радость исчезла с ее лица — так солнечный свет покидает камень, на котором пристроился погреться нищий.