Начнем с того, что ей обрезали ногти, до самых кончиков пальцев. У Лизы были длинные пальцы и длинные ногти. Она тщательно заботилась о них, чистила их, подрезала, полировала. Но было сказано, что ногти у Лизы «слишком острые».
Ну и еще у нее забрали поясок. Лиза носила дешевенький, украшенный висюльками поясок, один из тех, какие индейцы в своих резервациях продают на придорожных прилавках. Поясок был зеленый, с треугольными голубыми нашивками, и он принадлежал ее брату, Ионе, единственному из членов семьи, который поддерживал контакт с Лизой. Мать и отец ее не посещали, поскольку — как объясняла сама Лиза — они считали ее социопаткой или что?то в этом роде. Ага, так вот этот ремешок у Лизы отобрали, чтобы она не смогла повеситься.
Он не понимали того, что Лиза никогда бы не повесилась.
Через два дня ее выпустили из изолятора, отдали поясок, а ногти у нее вновь начали отрастать. Вот только к нам Лиза уже не вернулась. Целыми днями она просиживала перед телевизором и пялилась в экран, как и другие, самые тяжелые случаи, с которыми мы сосуществовали.
До сих пор Лиза никогда не смотрела телевизор, а для тех, кто проводил время именно таким образом, не жалела издевок. «Ведь это же дерьмо, — кричала она, сунув голову в рекреационную комнату. «Вы и без него стали тупыми роботами, а телевидение делает вас еще более тупыми». Иногда она выключала телевизор и становилась перед экраном, чтобы уже никто не осмелился включить его снова. Вот только телевизор смотрели в основном кататоники и пациенты в состоянии глубокой депрессии, которые и так неохотно двигались с места. Минут через пять — приблизительно столько ей удавалось выстоять спокойно — у Лизы в голове рождалась какая?нибудь новая идея, и было достаточно, чтобы в поле зрения появлялась дежурная, чтобы телевизор вновь был включен.
Поскольку в течение двух лет, проведенных здесь, с нами, Лиза совершенно не спала, медсестры давно уже перестали уговаривать ее вечером лечь в постель. Вместо этого у нее был собственный стул в коридоре — точно такой же, какой выставляли для ночной медсестры. На нем она сидела всю ночь, ухаживая за своими длиннющими ногтями. Еще Лиза умела великолепно готовить какао. Где?то в три часа ночи она варила его для дежурных медсестер и для всех тех, кто не мог спать. Ночью она была поспокойнее.
Как?то раз я спросила у нее:
— Лиза, а как это происходит, что ночью ты не мотаешься и не вопишь?
— Мне тоже нужен отдых, — ответила она. — То, что я не сплю, вовсе не значит, что я не отдыхаю.
Лиза всегда знала, что ей нужно. Например, она говорила: «Мне нужно отдохнуть от этого места» и вскоре после этого сбегала из больницы. Когда же ее возвращали, мы спрашивали, как оно — наружи.
— Это паскудный мир, — говаривала она. Чаще всего, она даже была довольна, что вернулась в больницу. — Ради тебя там никто даже пальцем не пошевелит.
— Ради тебя там никто даже пальцем не пошевелит.
На сей же раз она вообще ничего не говорила. Все свое свободное время Лиза проводила перед телевизором. В течение дня она смотрела религиозные программы и конкурсы, вечером и ночью долгие ток?шоу, а уже под утро — новости. Ее стул в коридоре стоял пустой, и никто уже не получал своей чашки какао.
— Вы что?то вводите ей? — спросила я как?то у дежурной.
— Ты же знаешь, нам нельзя говорить с пациентами про лекарства, — услыхала я в ответ.
Тогда я спросила у нашей старшей медсестры. Она мне была известна еще с тех времен, когда еще не была старшей. Но она повела себя так, словно была старшей всю свою жизнь.
— Тебе же известно, что мы не говорим о лекарствах.
— Да и зачем вообще спрашивать, — как?то ужаснулась Джорджина. — Лиза накачана по самое некуда, это же видно невооруженным глазом. Ясен перец, ей что?то дают.
Цинтия считала иначе.
— Но ходит же она вполне нормально, — стояла она на своем.
— А я — нет, — вмешивалась Полли.
И правда, хождение Полли совершенно не отклонялось от нормы. Полли ходила выставив руки вперед, ее красно?белые ладони странно свисали с запястий, а стопы как бы волочились за нею по полу. Со времени того плача ей ничего не помогало. Не помогали даже мокрые ледяные простыни. Полли все время кричала по ночам. В конце концов ей прописали какие?то лекарства.
— Понадобилось какое?то время, — успокаивала я ее. — В самом начале нового курса лечения ты ходила совершенно нормально.
— А вот теперь — нет, — отвечала она, глядя на свои ладони.
Я спросила у Лизы, получает ли она какие?нибудь лекарства, но она не захотела отвечать.
И так у нас прошел месяц, потом второй, потом вся зима. Лиза сидела с кататониками перед телевизором. Полли передвигалась словно искусственно оживленный труп, Цинтия плакала после электрошоков («Я не печальная, — объясняла она нам, — просто не могу удержаться от слез»), а я с Джорджиной просиживала в нашей двухместной палате. Нас считали самыми здоровыми.
С наступлением весны Лиза начала проводить чуть больше времени за пределами рекреативной комнаты. Говоря точнее, она начала засиживаться в туалете, но, что ни говори, какая?то перемена.
— Что она там делает, в своем туалете? — спросила я как?то у дежурной.