А я, сидящий за столом рядом с ними, на кого я сам был сейчас похож?
Стараясь избавиться от охватившего меня чувства одиночества, я присоединился к раздающемуся вокруг меня гоготу.
— Еще паги! — крикнул я.
И тут же разрыдался, вспомнив, как я когда-то любил двух женщин и обеих потерял.
Остановившимся взглядом я наблюдал, как извивается на арене под светом тускло мерцающих корабельных фонарей гибкое, чувственное, соблазнительное и коварное тело рабыни.
Во мне начала медленно разгораться ярость.
Почему мне, любившему в разное время двух женщин, пришлось потерять их обеих? Любить — и потерять?
Движения танцовщицы становились все медленнее, наполнялись какой-то мучительной чувственностью и безысходностью страсти.
Значит, если не любишь, то нельзя и потерять? Раз нет привязанности, нет и потери? Так просто?
Я рассмеялся.
Я поклялся, что никогда больше не потеряю ни одну женщину.
Женщины, как не раз уже говорилось, по природе своей рабы.
Как можно потерять раба? Разве это потеря?
Танцовщица, двигаясь широкими кругами по залу, была уже у самого моего стола. Сейчас она, казалось, танцевала только для меня.
— Хозяину нравится? — вдруг услышал я ее шепот.
Наши глаза встретились.
На ней был ошейник. Я был свободен. Ее одеяние служило лишь украшением. Мой пояс оттягивал тяжелый боевой меч.
Но в то мгновение, когда наши глаза встретились, я увидел в глазах женщины страстное стремление ощутить власть надо мной, мужчиной, поработить меня себе, заставить подчиняться, и тут же по выражению ее лица понял, что она догадалась, что это ей не удастся, что ей, женщине, это не по силам, и вовсе не потому, что на ней ошейник, а я — свободен, а потому что изначально я сильнее, а она принадлежит к тем, кому остается только подчиняться.
Я был свободен. Ее одеяние служило лишь украшением. Мой пояс оттягивал тяжелый боевой меч.
Но в то мгновение, когда наши глаза встретились, я увидел в глазах женщины страстное стремление ощутить власть надо мной, мужчиной, поработить меня себе, заставить подчиняться, и тут же по выражению ее лица понял, что она догадалась, что это ей не удастся, что ей, женщине, это не по силам, и вовсе не потому, что на ней ошейник, а я — свободен, а потому что изначально я сильнее, а она принадлежит к тем, кому остается только подчиняться. К женщинам. К рабыням.
— Убирайся, — бросил я ей.
В ее взгляде сверкнула злость, сменившаяся разочарованием, затем испугом, и она быстрым движением переместилась к следующему столу.
Я проводил хмурым взглядом ее извивающееся, соблазнительное, коварное, порочное тело, наполненное желанием и порождающее желание в смотрящем на него; тело, ищущее того, кто будет им обладать.
Это тело и есть женщина, сказал я себе и рассмеялся.
Женщина — пустое слово, один лишь звук.
Ей ничто не принадлежит в этом мире; одеяние, ошейник, украшения и даже само это сладострастно извивающееся тело принадлежит не ей, а ее хозяину, тому, кто незадолго до этого прошелся плетью по этой выгнутой спине.
Я рассмеялся.
Люди из Порт-Кара знают, как обращаться с женщинами, знают, как держать их в узде.
Рабыни они, рабыни!
Ничто! Пустое место!
И я любил двух женщин и потерял обеих.
Больше этого не повторится. Клянусь, больше я не потеряю ни одной!
Я шатаясь поднялся на ноги и отшвырнул от себя стол.
Я плохо помнил, что еще происходило в этот вечер, но некоторые моменты отложились у меня в памяти.
Припоминаю, что я был очень пьян, рассержен и одновременно испытывал жалость к себе.
— Я из Порт-Кара! — кричал я, словно стараясь уверить в этом самого себя.
Затем вытащил из-за пояса серебряную монету, из тех денег, что мы отыскали на галерах, и бросил ее хозяину таверны, получив в обмен большой кувшин паги, такой, в которых разносят вино обслуживающие рабыни. Затем, помню, я брел по узкой пешеходной дорожке вдоль канала, пока не очутился перед помещением, занимаемым нами с Турноком, Клинтусом и рабынями.
Я забарабанил кулаками в дверь.
— Пага! — объявил я во всеуслышание. — Я принес паги!
Загрохотали задвижки, дверь открылась, и на пороге появился Турнок.
— Пага! — с довольным видом подтвердил он, увидев у меня в руках большой кувшин.
Мидис, стоя на коленях в углу, начищавшая медный обод моего щита, встретила меня изумленным взглядом. На шее у нее были завязаны несколько петель веревки, символизировавшие ее рабство. Выдал я ей и обычную шелковую тунику рабыни, значительно более короткую, нежели та, что она носила на ренсовом острове, и в которой она так сладострастно вытанцовывала передо мной, привязанным к позорному столбу.
— Отлично, капитан, — обрадованно приветствовал меня Клинтус, латавший разложенную на полу рыболовную сеть. — Пага — это как раз то, что сейчас нужно, — усмехнулся он при виде кувшина.
Он приобрел сеть этим утром, вместе с трезубцем — традиционным оружием рыбаков дельты и всего западного побережья. Рядом с ним, подавая нитяные волокна для сети, сидела черноволосая Ула, также в короткой шелковой тунике рабыни, со стягивающей горло веревкой, заменяющей ей ошейник.
Тура, сероглазая блондинка, примостилась у горы стружек: Турнок даже в Порт-Каре каким-то чудом ухитрился отыскать довольно толстую ветвь ка-ла-на и теперь пытался смастерить из нее длинный лук.
Я знал, что ему удалось достать и два рога боска, и кусок кожи, и несколько прочных шелковых волокон, и даже целый моток пеньки. Неудивительно, если через два-три дня у него тоже будет длинный лук. Из остатков ветви выточил он и бумеранг, пробуя который, Тура подбила этим вечером воскскую чайку.
— Добро пожаловать, капитан моего хозяина, — приветствовала она мое появление, бросая робкий взгляд в сторону Турнока. Тот отвесил ей легкий подзатыльник, оставив на волосах девушки несколько мелких стружек. Тура, смеясь, низко наклонила голову.