Джон Чеснат ждал за письменным столом. Форс подошла к нему и обхватила его за плечи.
— Ты уверен, что ты настоящий? — спросила она тревожно. — Совсем-совсем уверен?
— Ты написала мне только за неделю до прибытия, — скромно отозвался он, — иначе я успел бы организовать целую революцию.
— И все это представление было для меня? Вся эта грандиозная затея была ни за чем — просто для меня?
— Ни за чем? — Джон задумался. — Ну, вначале так и было. Но в последнюю минуту я пригласил крупного ресторатора и, пока ты гостила за другим столиком, продал ему идею для ночного клуба.
Джон посмотрел на часы.
— Мне нужно сделать еще одну вещь — и у нас до ланча как раз останется время, чтобы пожениться. — Он взял телефонную трубку. — Джексон?.. Пошлите три одинаковые телеграммы в Париж, Берлин и Будапешт, чтобы трех фальшивых герцогов, которые разыгрывали в орлянку Шварцберг-Райнмюнстер, выслали за польскую границу. Если герцогство не сработает, снизьте валютный курс до четырех нулей и двойки после запятой. И еще: этот кретин Блатчдак снова на Балканах, затевает еще одну войну. Затолкайте его на первый же корабль до Нью-Йорка или посадите в греческую тюрьму.
Повесив трубку, Джон со смехом обернулся к ошеломленной космополитке.
— Следующая остановка — мэрия. Оттуда, если хочешь, поедем в Париж.
— Джон, — спросила Форс задумчиво, — кто был принцем Уэльским?
Он помедлил с ответом, пока они не сели в лифт, где с быстротой молнии съехали вниз на два десятка этажей. Потом Джон наклонился и тронул лифтера за плечо.
— Не так быстро, Седрик. Леди не привыкла к такому падению с высот.
Лифтер с улыбкой обернулся. Лицо у него было бледное, овальное, окаймленное желтыми волосами. Форс густо покраснела.
— Седрик родился в Уэссексе, — объяснил Джон. — Сходство, скажу без преувеличений, поразительное. Принцы особым благонравием не отличаются — не удивлюсь, если в жилах Седрика течет малая толика гвельфской крови.
Форс сняла с шеи монокль и накинула ленточку на голову Седрика.
— Спасибо, — сказала она просто, — за второе из самых захватывающих в моей жизни приключений.
Джон Чеснат, как делают обычно торговцы, потер себе руки.
— Будьте у меня постоянным клиентом, леди, — просительным тоном произнес он. — Мой универмаг — лучший в городе!
— А чем вы торгуете?
— Сегодня, мадемуазель, у нас имеется запас первосо-о-ортнейшей любви.
— Заверните ее, господин продавец! — воскликнула Форс Мартин-Джонс. — Похоже, это стоящий товар.
Целитель
(перевод Л. Бриловой)
I
В пять часов темная комната в отеле «Риц», похожая формой на яйцо, созревает для едва уловимой мелодии: легкого клацанья одного или двух кусков сахара в чашке, звяканья блестящих чайников и сливочников, когда они, скользя по серебряному подносу, изящно соприкасаются боками.
Бриловой)
I
В пять часов темная комната в отеле «Риц», похожая формой на яйцо, созревает для едва уловимой мелодии: легкого клацанья одного или двух кусков сахара в чашке, звяканья блестящих чайников и сливочников, когда они, скользя по серебряному подносу, изящно соприкасаются боками. Некоторым этот янтарно-желтый час милее всех прочих, ибо необременительные труды лилий,[6] обитающих в «Рице», к этому времени уже заканчиваются — наступает остаток дня, певучий и нарядный.
В один из весенних вечеров, оглядывая невысокий подковообразный балкон, вы, быть может, заметили за столиком на двоих молодую миссис Альфонс Карр и молодую миссис Чарльз Хемпл. Та, что в платье, была миссис Хемпл. Под «платьем» я имею в виду изделие черного цвета и безупречного кроя, с большими пуговицами и красным подобием капюшона на плечах; изобретатели этого наряда с Рю де ла Пэ сознательно придали ему не лишенное стильной дерзости сходство с одеянием французского кардинала. Миссис Карр и миссис Хемпл исполнилось по двадцать три года, и они, если послушать их недоброжелателей, сумели очень неплохо устроиться. Как ту, так и другую мог бы ждать под дверями отеля лимузин, но обеим гораздо больше хотелось в апрельских сумерках прогуляться домой пешком по Парк-авеню.
Луэлла Хемпл была высокая девушка с льняным оттенком волос, какой считается типичным для женщин из английской провинции, однако представляет там большую редкость. Кожа ее светилась свежестью и не нуждалась ни в какой маскировке, однако, повинуясь устаревшей моде (шел 1920 год), миссис Хемпл скрыла свой яркий румянец под слоем пудры и нарисовала новый рот и новые брови — с тем весьма скромным успехом, к каковому подобное вмешательство только и может привести. (Замечание это сделано, разумеется, с высоты 1925 года. В те дни, однако, облик миссис Хемпл вполне соответствовал законам красоты.)
— Я замужем уже четвертый год, — говорила она, гася сигарету о выжатую лимонную дольку. — Ребенку завтра исполняется два годика. Не забыть бы купить…
Она вытащила из футляра золотой карандашик и записала в ежедневнике цвета слоновой кости: «Свечи» и «Штучки, которые тянутся, в бумажных обертках». Потом подняла глаза, посмотрела на миссис Карр и заколебалась.
— Что, если я скажу тебе что-то ужасное?
— Попробуй, — весело отозвалась миссис Карр.