Монристы

— Не очень, — говорю я. — «Желтое лицо Бонапарта было бледно» и все такое…

— Мадь! Мы отвлеклись от темы.

— Ты нашла эпиграф?

— Нет, конечно.

— Тогда придется сочинять.

— Твори, родная.

Несколько минут мы идем молча. Я бормочу себе под нос и смотрю куда-то вбок, отчего все время падаю на Наталью. Наконец шедевр рожден. Он пахнет Бернсом в переводе Маршака.

Пусть в кубках пенится вино,

Забудьте о былом.

Пусть будет то, что суждено

Нам на пути земном.

Все эпиграфы мы решили подписывать одним именем — Хелот из Лангедока. Так звали какого-то безвестного рыцаря, всего один раз упоминавшегося в романе сэра Томаса Мэлори «Смерть Артура». Мы откопали Хелота в академическом издании этого романа, в «Именном указателе».

Хелот оказался кошмарным плагиатором. Он подписался под гениальной строчкой «На полу лежали люди и шкуры» и присвоил малопонятное, но эмоциональное «Вот пуля пролетела и АГА!». Таким образом Хелот из Лангедока был достойным товарищем Керка Монро.

Вскоре название Лангедок (а где это?!) стало попадаться на каждом шагу. Действие драмы «Роза и Крест» происходит в Лангедоке. Том Сойер, описывая НАСТОЯЩИЙ побег из тюрьмы, говорит Геку Финну: «…закинешь перевочную лестницу на зубчатую стену, соскользнешь в ров, сломаешь себе ногу… а там тебя уже ждут лошади, и верные вассалы хватают тебя, кладут поперек седла и везут в твой родной Лангедок…»

Где расположен Лангедок,

Об этом знает только Блок,

поэтому неуловимый Хелот безнаказанно продолжал заниматься литературным пиратством, стащив у Бернса наше любимое:

Так весело, отчаянно

Шел к виселице он,

В последний раз

В последний пляс

Пустился Макферсон.

От этих строчек веяло Средними веками… Где-то далеко, из темноты, вышла долговязая фигура худого, оборванного Франсуа Вильона, написавшего несколько стихотворений в кабаках и тюрьмах и исчезнувшего в той же темноте — и осталась средневековая ночь над полем, рваные облака, мчащиеся сквозь луну, скрип веревок на ветру и медленно раскачивающиеся тела повешенных…

Мы идем в темноту, но долговязый парень в рваном плаще навсегда исчез, и снег валит под фонарями, и века явно не Средние…

— Ну так ты будешь слушать? — нетерпеливо говорит Наталья. — Я придумала, как ее вытащить из монастыря…

— Она появится в окне, он выстрелит в нее стрелой, она выпадет на траву…

— Мадь! — Наталья топает ногой.

— «О Ницше — мой бог! — воскликнул фон Заугель!» — кричу я. — Наталья, ты в своей кожанке похожа на фон Заугеля.

— Да ты будешь слушать!

— Я само внимание, мадонна.

— Ну вот.

— Ну вот. Он переоденется монахиней…

— Гм… Это мысль. Отец Тук, переодетый монахиней…

Наталья испускает вопль.

— Наталья! — говорю я. — Может быть, время ввести верную служанку? Скажем, отец Тук под ее юбкой проникает в монастырь…

— У-у! — басом вопит Наталья. Это обозначает высшую стадию восторга.

Покружив по улицам, мы идем к Наталье. Я сажусь за машинку, и начинается процесс творчества.

— «Мужественное лицо Маленького Джона было бледно».

— Погоди… Где-то уже была эта фраза…

— «Желтое лицо Бонапарта…»

— Мара-азм!

Машинка под моими пальцами начинает стучать. Я защемляю ноготь между клавишами и тихонько подвываю от боли. Наталья этого не замечает. Она созерцает потолок. Тишина отрывает ее от размышлений.

— Уже? — говорит она. — Дальше…

— «Он поднял голову и увидел нежное девичье лицо, склонившееся над ним…»

— Мадь! Ну роза-мимоза! Не надо никаких девичьих лиц. «Он очнулся».

— Ладно, пишу: «Он очнулся».

— Вот, — удовлетворенно говорит она. — Теперь хорошо бы…

— Давай он будет бредить?

— Никакого бреда! У нас и так весь роман — бред…

Хелот из Лангедока.

Рядом с Великим Монро

(мемуары)

Возможно, было утро. Не знаю. Помню в этот день серый тополь за окном. Он облетел. Трепетал последний лист. Я открыл дверцу хрустального бара. Там множились бутылки с хересом и виски. Я достал мононгахильское виски. Налил. Выпил. Потом для разнообразия налил херес. Написал стихи о тополе: «Один на ветке обнаженной трепещет запоздалый лист».

Вошел сэр Ламорак.

— Я из бара, — сказал он.

— Дрянное место, — сказал я.

— Все бары дрянные.

— Нет, есть очень приятные.

— Выпьем, — сказал он.

— Пожалуй.

Мы выпили.

— В Чикаго виски лучше, — сказал Ламорак.

— Это мононгахильское, — сказал я.

Было темно. Вошла лошадь. Она была белая.

— Это моя лошадь, — сказал Ламорак.

— Жеребец?

— Нет, кобыла. Выпьем.

Мы выпили. Я сказал:

— Соткалась из ночного мрака кобыла сэра Ламорака.

Он засмеялся. Мы пошли в бар. Там горел красный свет и было душно.

— Нечем дышать, — сказал Ламорак. — Кобыла задохнется.

— В Лейпциге было еще хуже, — сказал я. — Там вообще отвратительные бары.

— Зато кафе на улицах приятные.

— Да. Там бывает неплохо.

— В Берлине была черная официантка.

— Да. Там бывает неплохо.

— В Берлине была черная официантка.

— Здесь тоже черная.

— Та была красивее.

Рядом сел Керк Монро.

— Два сока манго, — сказал он.

— Как обычно? — спросил бармен.

Он кивнул.

— Хэлло, Керк! — сказал сэр Ламорак. — Это Хелот из Лангедока.

— Хэлло! — сказал я.

— Хэлло, Хелот! — сказал Керк.

Мы выпили.

— Вы, кажется, журналист? — спросил Керк.

Терпеть не могу подобных вопросов.

— Я поэт, — сказал я.

— Он гениальный поэт, — сказал Ламорак. — Послушай, Керк, он гениальный поэт.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42