Нума не хотел ни быть не доверчивым к тем, кто доверял
ему, ни царствовать над людьми, не доверявшими ему. Далее, он к двум жрецам
Юпитера и Марса прибавил третьего — для Ромула — и назвал его фламином
Квирина. Римляне звали «фламинами» и прежних жрецов. Название это
происходит, вероятно, от их шляп, сделанных, по рассказам, из войлока; в то
время греческие слова были в большем употреблении в латинском, нежели в
настоящее время: по словам Юбы, слово «лена», плащ, который носили жрецы,
соответствует греческой «хлене». Точно так же мальчика, у которого были живы
отец и мать и который прислуживал жрецу Юпитера, он называет камиллом —
имя, под которым известен у некоторых греческих племен Гермес как
«служитель» богов.
VIII. Всем этим Нума желал снискать себе любовь и уважение народа.
Вслед за тем он немедленно приступил к преобразованиям в государственном
устройстве, чтобы сделать суровых и воинственных граждан людьми с более
мягким сердцем и более справедливыми. Действительно, в то время Рим был
городом, которым, по выражению Платона, овладел горячечный жар. Самым своим
существованием он был обязан смелости и отчаянной дерзости сбежавшихся туда
отовсюду храбрых и воинственных людей. Целый ряд походов, частые войны
послужили источником усиления его могущества. Как вбитые в землю сваи
становятся от частых колебаний еще крепче, так и испытанные ими несчастия
только укрепили их. Сделать мягче нравы, внушить любовь к миру народу
гордому и дикому — эту задачу царь считал далеко не легкой и решил
обратиться за помощью к богам. Он желал как вождь народа смирить его
воинственный пыл главным образом принесением жертв, торжественными
религиозными процессиями и танцами, которые он сам учредил и ввел в
употребление, — всем тем, на чем лежит печать серьезности, но в то же время
радости и веселья. Иногда он предсказывал им о грозящих им напастях со
стороны богов, говорил об ужасных явлениях духов и о слышанных им не
предвещающих ничего хорошего голосах — и религиозный страх заставлял робеть
сердца его подданных.
Это главным образом и дало повод считать, что своей мудростью и
воспитанием он обязан знакомству с Пифагором. Как главная часть философии
последнего, так и главная часть политики первого состояла в установлении
близких отношений к божеству, общении с ним. Говорят, царь принял на себя
важный вид и внешность с тою же целью, что и Пифагор. По рассказам, философ
приручил орла и мог известными словами остановить его во время полета и
заставить спуститься к нему; он же показал часть своего золотого бедра,
когда пробирался на играх в Олимпии сквозь толпу народа.
Рассказывают и о
многих других его выдумках и поступках, вследствие чего флиунтец Тимон
сказал о нем:
Древний хотел Пифагор великим прослыть чародеем;
Души людей завлекал болтовней напыщенно-звонкой.
Точно так же и Нума выдумал сказку о любви к нему какой-то богини или
горной нимфы и о таинственном общении с нею, о чем я говорил выше, и о
близких сношениях его с музами. Большинство своих предсказаний он получал
«от муз». Одну музу он приказал римлянам чтить особенно, больше других. Он
назвал ее Тацитой, т. е. молчаливой, немою, как бы напоминая этим о
пифагорейском молчании и желая почтить этот обычай.
Его законы относительно статуй богов совершенно сходятся с воззрениями
на этот предмет Пифагора. Последний учил, что начала всего сущего нельзя
чувствовать: оно не подвержено внешним впечатлениям, невидимо, не создано и
духовно. Так и Нума запретил римлянам изображать богов в виде людей или
животных. Раньше у них не было ни писаных изображений богов, ни изваянных. В
первые сто семьдесят лет от основания Рима они строили храмы и ставили
святилища, но считали грехом приравнивать высшее к низшему и постигать бога
иначе как умом. Равным образом и жертвы, установленные Нумой, схожи с
пифагорейскими жертвами — они бескровны и состоят в большинстве случаев из
муки, возлияний и предметов самой незначительной стоимости. Приводят еще и
другие примеры из внешнего мира для доказательства близких отношений между
этими двумя людьми, между прочим, то, что римляне дали Пифагору права
римского гражданства, о чем говорит комик, древний пифагореец Эпихарм, в
своем сочинении, посвященном Антенору; затем одного из своих четырех сыновей
царь Нума назвал Мамерком в честь сына Пифагора. От него, говорят, получил
свое имя патрицианский род Эмилиев: царь назвал его так за его приятную,
красивую речь. Многие в Риме передавали мне лично, что некогда оракул велел
римлянам поставить у них в городе статуи «умнейшему» и «храбрейшему из
греков» и они поставили на форуме две медные статуи — Алкивиада и Пифагора.
Рассказ этот сомнителен во многих отношениях. Говорить о нем подробнее
или доказывать его справедливость — значит заводить детские споры.
IX. Нуме приписывают учреждение, установление должности
первосвященников, «понтификов», как называют их римляне. Он был первым из
них. Понтификами названы они, по словам некоторых, потому, что служат
могущественным, имеющим над всем власть богам, — «могущественный»,
по-латыни, «потенс». Другие говорят, что в этом имени заключается значение
чего-то «возможного», так как законодатель велел приносить жрецам жертвы,
«если будет можно», не ставя им в вину, если им помешает что-либо важное.
Большинство же предлагает совершенно смешное объяснение этого слова — оно
значит будто бы не что иное, как «делатели мостов», так как возле мостов
приносились жертвы, «мост» же, по-латыни, — «понс».