XIX. Что в римском году было когда-то десять, а не двенадцать месяцев,
видно из названия последнего месяца, который до сих пор еще называется
«декабрем» — десятым; что первым был март — из занимаемого им места: пятый
от него называется «квинтилием» — пятым, шестой «секстилием» — шестым и т.
д., каждый по порядку. Если бы январь и февраль в то время предшествовали
марту, тот месяц следовало бы считать седьмым, хотя и называть пятым. Что
март, посвященный Ромулом Марсу, был первым месяцем, апрель — получивший
свое название от Афродиты, — вторым, доказывается также тем, что римляне
приносят в этом месяце жертвы богине и в его календы купаются с миртовыми
венками на головах. Некоторые уверяют, что апрель получил свое имя не от
Афродиты— его название объясняется проще: апрелем месяц называется потому,
что в самый разгар весны почки деревьев начинают разбухать и распускаться,
«аперйре» по-латыни.
Из остальных месяцев один назван в честь Майи, матери Меркурия, июнь —
в честь Юноны. Другие говорят, что месяцы эти названы по порядку, в котором
следуют: «майорес» значит по-латыни «старшие», «юниорес» — «младшие».
Прочие месяцы назывались по порядку, в котором идет каждый из них, —
квинтилий, секстилий, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь пятый, шестой,
седьмой, восьмой, девятый и десятый. Пятый месяц впоследствии назван июлем,
в честь Цезаря, победителя Помпея, шестой — августом в честь второго
императора. Два следующие месяца Домициан назвал своим именем; но это
название удержалось недолго, после его убийства они получили прежние имена
— сентябрь и октябрь. Только два последние месяца сохранили название,
данное им сначала, но по порядку, в котором они следовали. Из числа месяцев,
прибавленных или переставленных Нумою, февраль — месяц очищения, как
показывает само его название (кроме того, в нем приносят заупокойные жертвы
и справляют Луперкалии, праздник, очень похожий на обряд очищения). Январь,
первый месяц, назван в честь бога Януса. Мне кажется, Нума переставил с
первого места март, посвященный Марсу, потому, что желал во всем отдавать
предпочтение мирным занятиям перед военными. Янус, очень древний бог, или
царь, способствовал, говорят, гражданскому устройству общины и изменил к
лучшему дикий, зверский характер ее членов, вследствие чего его изображают
двуликим, так как он совершенно изменил жизнь в отношении ее внешности и
обычаев.
XX. В Риме находится и его храм с двумя дверьми, «дверями войны»: их
отворяют во время войны и запирают во время мира. Делать это приходится,
конечно, редко, да и трудно — громадная империя всегда ведет войну с
каким-либо соседним с его владениями иностранным государством. Он был заперт
только после победы императора Августа над Антонием, раньше — в консульство
Марка Аттилия и Тита Манлия, да и то на короткое время. Вскоре затем
началась война, и он был открыт. В царствование Нумы никто ни один день не
видел его растворенным: все сорок три года он стоял запертым. Всюду было
устранено все, дававшее повод к войне. Стали мягче, изменились к лучшему
нравы не только римлян, народа, которому царь подавал пример справедливости
и кротости, но и жителей соседних городов, как будто из Рима пахнуло чем-то
свежим, задул здоровый ветер, принесший с собою спасительную перемену.
В царствование Нумы никто ни один день не
видел его растворенным: все сорок три года он стоял запертым. Всюду было
устранено все, дававшее повод к войне. Стали мягче, изменились к лучшему
нравы не только римлян, народа, которому царь подавал пример справедливости
и кротости, но и жителей соседних городов, как будто из Рима пахнуло чем-то
свежим, задул здоровый ветер, принесший с собою спасительную перемену. Всех
охватила страстная любовь к порядку и миру, к занятию земледелием, к тихой
семейной жизни, желание молиться богам. Во всей Италии были видны одни
празднества; в ней устраивались пиры, в ней царило радостное чувство —
можно было безбоязненно посещать друг друга, иметь взаимные сношения.
Мудрость Нумы была своего рода источником, откуда вливалось во все сердца
прекрасное и честное. Окружавшая его тишина распространялась всюду, мирное
настроение, господствовавшее тогда, превосходило смелые представления
поэтов, которые говорили:
И в железных щитах
Обвиты ремни
Пауков прилежных работой, —
или:
Съедены ржавчиной крепкие копья,
Съеден двуострый меч.
Медных труб умолкли призывы;
Сладостный сон
Не покидает очей.
Историки говорят, что в царствование Нумы не было ни войны, ни
восстаний или волнений. У него не было ни врагов, ни завистников. Никто не
покушался отнять у него престол, никто не составлял против него заговоров.
Быть может, это происходило из-за страха перед богами, считавшимися
защитниками царской власти, быть может, из уважения к его нравственным
качествам или по воле свыше, только его жизнь была чужда всякого греха, была
вполне чиста. Он как нельзя лучше оправдал на себе слова Платона, сказавшего
немногими столетиями позже Нумы, что власть может доставить спасенье людям,
успокоенье от бед тогда только, когда, по воле свыше, царская власть
соединится с философским умом и, слившись, они помогут добродетели одолеть
порок. «Счастлив, истинно счастлив он сам (философ), но счастливы и те, кто
слышит речи, текущие из уст мудреца». Ему вскоре не придется действовать
против толпы насилием или угрозами, — видя в жизни самого царя ясный,
блестящий пример добродетели, они охотно станут слушаться умных советов и в
любви и согласии друг с другом, помня о справедливости и праве, изберут себе
новую жизнь, чистую и счастливую. К этой прекраснейшей цели должна
стремиться каждая власть. Царь, который может дать такую жизнь, может
внушить такие мысли своим подданным, — лучший из царей! Нума, кажется,
лучше других понял эту истину.