Такое разделение патриции считали удачным в том отношении, что оно
уравнивало их, точно так же, как смена власти уничтожала в народе чувство
зависти. Он видел, что в тот же день и ту же ночь одно и то же лицо из царя
делалось простым гражданином. Этот образ правления римляне называют
«междуцарствием».
III. Патриции правили в новом своем звании мягко, не прибегая к крутым
мерам, и тем не менее не спаслись от подозрений и беспокойств. Их обвиняли в
том, что они стремятся к олигархии и хотят управлять государством лишь в
собственных интересах, не думая о восстановлении царского достоинства.
Наконец обе партии решили, чтобы одна из них избрала царя из среды другой,
надеясь таким образом положить конец существующим между ними несогласиям и
ожидая, что избранник их будет относиться одинаково беспристрастно к обеим
сторонам, любя одних, как избравших его, других уважая, как своих
соотечественников. Сабинцы предоставили право избрания первым римлянам,
которые предпочли иметь царем избранного им сабинца, нежели избранного
последними — римлянина. После предварительных совещаний они провозгласили
царем сабинца Нуму Помпилия, правда, не из числа его соотечественников,
переселившихся в Рим, но тем не менее пользовавшегося столь широкой
известностью за свои нравственные качества, что, когда названо было его имя,
сабинцы встретили его избрание еще с большим восторгом, чем сами избравшие.
Объявив народу о своем решении, они отправили в качестве послов к Нуме от
общего имени самых известных граждан из обоих народов с просьбой приехать в
Рим и принять престол.
Нума родился в большом сабинском городе Курах, по имени которого
римляне после смешения их с сабинцами были названы «квиритами». Он был сыном
известного гражданина, Помпония, младшим из четырех братьев. По воле свыше
он родился 21 апреля, в день основания Рима Ромулом и его товарищами. Богато
одаренный нравственными качествами от природы, он еще более успел в своем
умственном развитии благодаря учению, несчастьям своей жизни и серьезным
размышлениям. Он укротил в себе не только низменные желания, но и отрешился
от страстей, находящих себе одобрение среди невежественных народов, — от
насилия и корысти. Обуздывать желания силой рассудка он считал истинным
подвигом. Вот почему он изгнал у себя в доме всякую негу и роскошь и готов
был услужить каждому гражданину и иностранцу в качестве непогрешимого судьи
и советника, в то время как сам посвящал свободное время не удовольствиям
или заботам о своем обогащении, а служению богам и размышлениям об их
свойстве и могуществе. Благодаря этому он приобрел себе славное, блестящее
имя, так что правивший Римом вместе с Ромулом Татий выдал за него свою
единственную дочь Татию.
Этот почетный брак не заставил его переселиться к своему тестю, — он
остался по-прежнему в земле сабинцев, помогая своему старому отцу, как и
сама Татия предпочла спокойную, частную жизнь своего мужа тем почестям и
блеску, которые ждали ее в Риме при дворе отца.
Говорят, она умерла на
тринадцатом году замужества.
IV. Нума простился тогда с городской жизнью. Большей частью он жил в
деревне, где искал одиночества и проводил время то в священных рощах, то в
безлюдных местах, вследствие чего главным образом и распространился слух о
его знакомстве с одной богиней. Говорили, что Нума простился со светом не от
тоски или горя, а потому, что ему выпало на долю высокое счастье быть
знакомым с богиней, иметь ее своей женой, что он, счастливец, проводит время
в обществе любившей его нимфы Эгерии и что ему стали доступны божеские
тайны. Очевидно, все это походит на те сказания, которыми так богата
глубокая древность. Фригийцы, например, любили рассказывать много об Аттисе,
вифинцы — о Геродоте, аркадцы — об Эндимионе, как и прочие народы — о
многих других счастливцах, любимых богами. Можно допустить, что бог, любящий
не лошадей или птиц, а человека, охотно бывает в общении с людьми добрыми и
не гнушается, не считает унизительным для себя беседовать с человеком
благочестивым и высоконравственным. Но трудно поверить, в свою очередь,
чтобы человеческое тело и красота могли прельстить божество, вообще высшее
существо, к плотскому общению с ним. Как бы то ни было, следует, однако,
верить, что бог может находиться, по крайней мере, в дружеских отношениях с
человеком и любить его той любовью, которая заключается, конечно, в заботах
о его нравственном совершенстве. Есть правда в мифах о Форбанте, Гиацинте и
Адмете, любимцах Аполлона, точно так же, как сикионце Ипполите. Говорят,
каждый раз, когда он переплывал из Сикиона в Кирру, бог, как бы чувству это
и радуясь, влагал в уста пифии следующий гекзаметр:
Вновь Ипполит мой любимый вступает на волны морские.
По преданию, Пан любил поэта Пиндара, Архилох 1 Гесиод также
удостоились после смерти со стороны богов почести за свой поэтический
талант, а Софокл даже при жизни принимал у себя в гостях Асклепия, —
предание, которое подтверждается многими до сих пор еще существующими
доказательствами. Говорят, другой бы позаботился о нем после его смерти,
если мы согласимс со всем этим, можем ли мы сомневаться, что божеств часто
входило в непосредственные сношения с Залевком, Миносом, Зороастром, Нумой и
Ликургом, царями или законодателями, и что, вероятно, их общение богами
носило на себе серьезный характер, так как он: желали внушить им стремление
к прекрасному, между тем как общение богов со скорбными поэтами — если
вообще оно имело место — было не более как шуткой Кто думает иначе, тому,
по выражению Вакхилида, «скатертью дорога»… О Ликурге, Нуме и прочих людях
подобного рода существует и другое мнение, не имеющее себе ничего
невероятного, — именно, что они, смягча нравы диких, грубых народов и
производя крупные пе ремены в их политическом устройстве, приписывали себе
божескую власть, спасительную для тех, ради которых они считали себя
одаренными ею.