Подобного рода
слухи распускала и царица. Глубоко оскорбленный и не желавший подвергаться
случайностям, Ликург решил покинуть родину, отклонить от себя подозрения и
пробыть в путешествии до тех пор, пока его племянник подрастет и будет иметь
себе наследника.
IV. Уехав, он прежде всего посетил Крит. Изучая его государственное
устройство и беседуя здесь с самыми известными из граждан, он хвалил
некоторые из их законов и обращал на них внимание, чтобы перенести их и
ввести в употребление у себя в отечестве, но некоторые не считал
заслуживающими этого. Он очаровал своим любезным и дружеским обращением и
уговорил переселиться в Спарту одного из уважаемых за свой ум и
государственную мудрость островитян — Фалета. Он слыл лирическим поэтом, на
деле же преследовал те же цели, которые преследовали лучшие из
законодателей. В своих стихотворениях он желал пробудить любовь к порядку и
согласию. Их мелодия притом много способствовала к установлению порядка и
прекращению раздоров. Слушавшие их незаметно для себя смягчали свои нравы; в
их сердца глубоко западало стремление к прекрасному взамен царившей до этого
между ними вражды, так что этот человек в известной степени указал Ликургу
путь для воспитания его народа.
Из Крита Ликург поплыл к берегам Азии. Он желал, говорят, сравнить
простоту и суровость образа жизни критян с роскошью и изнеженностью ионийцев
— как врач сравнивает хилое и болезненное тело со здоровым — и, таким
образом, увидеть разницу между их образом жизни и государственным
устройством. Здесь он, вероятно, в первый раз узнал о существовании поэм
Гомера, которые хранились у потомков Креофила. Он заметил, что между
местами, чтение которых может доставить удовольствие, приятное развлечение,
есть такие, которые заслуживают не меньшего внимания благодаря заключающимся
в них правилам политики и нравственности, поэтому охотно списал их и собрал,
чтобы привезти домой. Об этих поэмах греки имели уже смутные представления.
У небольшого числа лиц были отрывки из них, между тем как сами поэмы
переходили из уст в уста в не имевших между собою связи отрывках. Ликург был
первым, кому мы обязаны знакомству с ними в их полном виде.
Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенности
понравились существовавшие у них обособленные касты воинов, вследствие чего
он ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие ремесленников и
мастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан. С
египтянами согласны и некоторые греческие писатели; но, насколько мне
известно, только один спартанец, Аристократ, сын Гиппарха, утверждает, что
Ликург был на севере Африки и в Испании, а также, что он путешествовал по
Индии, где будто бы разговаривал с гимнософистами.
V.
V. Между тем спартанцы жалели об отъезде Ликурга и не раз приглашали
его вернуться. Они говорили, что их нынешние цари отличаются от подданных
только титулом и тем почетом, которым они окружены, в то время как он создан
для того, чтобы властвовать и обладать способностью оказывать на других
нравственное влияние. Впрочем, и сами цари были не против его возвращения,
— они надеялись с его помощью сдержать наглость толпы. Он вернулся и
немедленно приступил к преобразованию существующего порядка, к коренным
реформам государственного устройства, — по его мнению, отдельные законы не
могли иметь ни успеха, ни пользы; как у человека больного, страдающего
притом различными болезнями, следует совершенно выгнать болезнь смесью
лекарств со слабительным и предписать ему новый образ жизни.
С этой целью он прежде всего отправился в Дельфы. Принесши богу жертву,
он вопросил его и вернулся домой с тем известным оракулом, где пифия назвала
его «любимцем богов» и скорее «богом, нежели человеком». Когда он просил
дать ему «лучшие» законы, она отвечала, что бог обещает ему, что лучше его
законов не будет иметь ни одно государство.
Этот ответ ободрил его, и он обратился к самым влиятельным гражданам с
просьбою оказать ему поддержку. Но прежде всего он открылся своим друзьям,
затем постепенно привлек на свою сторону еще большее число граждан и склонил
их принять участие в его планах. Выбрав удобное время, он приказал тридцати
аристократам явиться вооруженными утром на площадь, желая напугать, навести
страх на своих противников, если бы такие оказались. Гермипп сохранил имена
двадцати самых знатных из них; но самым ревностным помощником Ликурга в деле
составления новых законов был Артмиад. В самом начале этой суматохи царь
Харилай убежал в храм Афины Меднодомной — он испугался, что все случившееся
является заговором против него, — но затем склонился на увещания, взял с
граждан клятву, вышел и принял участие в преобразованиях. Он был
слабохарактерен. Говорят, например, другой его товарищ по престолу, Архелай,
сказал хвалившим молодого царя: «Разве Харилая можно назвать дурным
человеком, если он не сердится даже на негодяев».
Из многих преобразований, введенных Ликургом, первым и самым важным
было учреждение им Совета старейшин (герусии), который, сдерживая в
известных границах царскую власть и в то же время пользуясь одинаковым с нею
числом голосов при решении важнейших вопросов, служил, по выражению Платона,
и якорем спасения, и доставлял государству внутренний мир. До сих пор оно не
имело под собою прочной почвы, — то усиливалась власть царя, переходившая в
деспотизм, то власть народа в форме демократии. Власть старейшин (геронтов)
была поставлена в середине и как бы уравновешивала их, обеспечивая полный
порядок и его прочность. Двадцать восемь старейшин становились на сторону
царя во всех тех случаях, когда следовало дать отпор демократическим
стремлениям.