XXI. На хоровое пение обращалось столько же внимания, как и на точность
и ясность речи. В самих спартанских песнях было что-то воспламенявшее
мужество, возбуждавшее порыв к действию и призывавшее на подвиги. Слова их
были просты, безыскусственны, но содержание серьезно и поучительно. То были
большею частью хвалебные песни, прославлявшие павших за Спарту или
порицавшие трусов, которые живут теперь «жалкими, несчастными». Некоторые из
них призывали к смелым деяниям, другие хвалились прошлыми — смотря по
возрасту детей. Нахожу не лишним привести для примера одну из таких песен. В
праздник были три хора разных возрастов. Хор стариков начинал и пел:
Когда-то были мы могучи и сильны.
Им отвечал хор мужчин средних лет:
А мы сильны теперь — коль хочешь, испытай!
Третий хор, детский, пел:
Но скоро станем мы еще сильнее вас.
Вообще, если заняться внимательней спартанскими песнями, из которых
некоторые сохранились еще до сих пор, затем вспомнить, что спартанцы шли на
неприятеля под звуки флейт, мерным шагом, нельзя не согласиться с Терпандром
и Пиндаром, которые видят тесную связь между храбростью спартанцев и музыкой
в их войсках. Первый говорит о Спарте:
Юность здесь пышно цветет, царит здесь звонкая Муза,
Правда повсюду живет…
Второй:
Там старейшин советы;
Копья юных мужей в славный вступают бой,
Там хороводы ведут Муза и Красота
Оба они рисуют нам спартанцев столько же воинственным, сколько любившим
музыку народом. Спартанский поэт говорит:
Кифары звук мечу не станет уступать.
Точно так же перед сражением царь приносил жертву музам, для того,
вероятно, чтобы воины вспомнили, чему их учили, и о том, какой приговор ждет
их со стороны составителей песен, чтобы они ни на минуту не забывали об
этом, встретясь лицом к лицу с опасностью, и показали в битве подвиги,
достойные прославления.
XXII. В это время воспитание молодых людей становилось уже не таким
строгим — им позволяли ходить за своими волосами, украшать оружие и платье.
Радовались, когда они, как кони, горделиво выступали и рвались в битву. За
волосами они начинали ходить тотчас же по вступлении их в юношеский возраст,
но в особенности убирали они их в минуту опасности. Они мазали их маслом и
заботливо расчесывали, помня выражение Ликурга, что «волосы красивых делают
красивее, безобразных — еще безобразнее». В походах гимнастические
упражнения молодежи были не так трудны, да и жизнь ее в остальном была не
так строга: с них спрашивали меньше отчету, поэтому они были единственным
народом, для которого поход мог считаться отдыхом после военных упражнений.
Когда войско выстраивалось в боевом порядке в виду неприятеля, царь
приносил в жертву козу и приказывал всем солдатам надевать венки, флейтистам
же — играть «песнь в честь Костра».
Сам он начинал военную песнь, под
которую шли спартанцы. Величественное и в то же время грозное зрелище
представляла эта линия людей, шедших в такт под звуки флейт. Их ряды были
сомкнуты; ничье сердце не билось от страха; они шли навстречу опасности под
звуки песен, спокойно и весело. Ни страх, ни чрезмерная горячность не могли,
конечно, иметь места при таком настроении; они были спокойны, но вместе с
тем воодушевлены надеждой и мужеством, веря в помощь божества. Царь шел на
неприятеля в окружении воинов — победителей на играх.
Говорят, одному спартанцу предлагали на Олимпийских играх большую сумму
с условием, чтобы он уступил честь победы. Он не принял ее и после трудной
борьбы повалил своего соперника. «Что пользы тебе, спартанец, в твоей
победе?» — спросили его. «В сражении я пойду с царем впереди войска», —
отвечал он, улыбаясь.
Одержав победу и обратив неприятеля в бегство, спартанцы преследовали
его только на таком расстоянии, чтобы укрепить за собой победу бегством
неприятелей, и затем немедленно возвращались. По их мнению, было низко,
недостойно грека — рубить и убивать разбитых и отступающих. Их обычай был
не только благороден и великодушен, но и полезен, так как их враги, зная,
что они убивают только сопротивляющихся и щадят сдающихся, считали выгоднее
бежать, нежели оказывать сопротивление.
XXIII. Софист Гиппий рассказывает, что сам Ликург был очень воинствен и
принимал участие во многих походах. Филостефан приписывает даже Ликургу
деление конницы на «уламы». Согласно его делению, «улам» состоял из
пятидесяти всадников, подстроенных четырехугольником. Напротив, Деметрий
Фалерский думает, что Ликург не вел никаких войн и вводил свои
преобразования во время мира. Действительно, мысль установить перемирие на
все время Олимпийских игр может прийти на ум человеку только мягкому и
миролюбивому. Тем не менее, говорят, по словам Гермиппа, Ликург сначала не
сближался с Ифитом, не принимал участия в его планах. Но, когда однажды он
приехал случайно в Олимпию и вздумал взглянуть на игры, он услышал за спиной
чей-то голос, как будто человеческий, голос, который упрекал его, удивляясь,
что он не позволяет своим согражданам принимать участие в празднестве. Он
обернулся, но не увидел говорящего. Тогда он счел это знаком свыше и
немедленно сошелся с Ифитом. Общими силами они придали празднеству более
торжественный характер и сделали более прочным его существование.