— Ушли наконец… — На дворе опять показался хозяин в покрытой черными пятнами рубахе, опоясанной широким, в полторы ладони, ремнем, с разлохмаченными, как и борода, каштановыми кудрями. Он закрыл ворота, повернулся к гостю: — Тебя, сказывал, Олегом кличут?
— Есть такое дело, — кивнул Середин.
— Баба моя молвила, ты серебро новгородское за постой сулил?
— Чешую [1] обещал, — на всякий случай уточнил ведун.
— Мы так помыслили… — Хозяин пожевал губами. — По монете за день с тебя попросим.
— За три, — покачал головой Олег. — С едой, дровами, баней и постелью.
Монета в день — это было слишком много. На торгу осенью за три монеты возок огурцов купить можно. А по весне — по бочке квашеной капусты за деньгу.
— Кони еще у тебя. И ломоту изгонять волхв придет. А ну, в доме останется?
— Ладно, — смирился Середин. — По монете в два дня. Только как с простудой справлюсь, в дом меня примешь! Еще мне не хватает, чтобы банники ночью запарили. Волхв-волхвом, а поберечься стоит.
— Баня топится ужо, — ответил Севар. — Ну, коли сговорились, задаток клади. За пять ден, не менее. А то, может статься, и нет у тебя серебра вовсе.
Олег презрительно хмыкнул, перебросив с руки на руку тяжелый кистень, полез опять развязывать сумку:
— Три монеты дам. За шесть дней. Не перекусывать же одну пополам?
— Тюки свои под навес перебрось, — повеселел мужик, пряча серебро за пояс. — Бо дождь случиться может. Да и роса, что ни ночь, обильная выпадает. Кабы не отсырели. Пойду дров в печь подкину. К сумеркам проветрю, да можешь укладываться, коли Радша свечу принесет. Устал, небось, за день?
— Дорога — она не спрашивает, — мрачно ответил ведун, вешая сумку на плечо. — Устал ты, нет — ей без разницы.
— Устал ты, нет — ей без разницы. Гонит, и всё.
Тюки с запасной одеждой, дорожными припасами, посудой и кузнечным инструментом он сложил под навес, а вот оружие и чересседельную сумку с деньгами отнес в баню, кинул на пол и, закашлявшись, поскорее выскочил наружу. Банька топилась вовсю — из широкого продыха над дверью валил сизый дым.
Середин проверил коней — подбросил сена, наполнил бадейку доверху. Поговорил с гнедой, ткнувшейся мордой в плечо, отер ее и чалого шкуры пучком сухой травы, подобранной возле крыльца.
Потихоньку вечерело. Сразу стало заметно, что зима, в общем-то, отступила совсем недавно: холодок стал пробираться под налатник и рубаху, изо рта вырывались клубы пара. Олег — чего уже давно не случалось — застучал зубами, опять закашлялся, плюнул на всё и пошел в баню.
В очаге под медным котлом еще горела краснотой россыпь углей, но дыма от них почти не было, и ведун решительно закрыл доской продых над дверью, развернул медвежью шкуру, расстелил на нижней полке, сел было сверху — и тут же с руганью вскочил:
— Мокрая, зар-раза!
Он вздохнул, перекинул шкуру выше, чтобы сохла, разделся и разложил сверху остальную свою одежду — тоже ведь влажная. Несмотря па раскаленную печь, голому в бане ему показалось зябко. Олег достал и натянул на ноги меховые штаны, на плечи накинул налатник. Простер руки над очагом.
— Никак, мерзнешь?
От неожиданности ведун чуть не подпрыгнул, как потревоженная кошка, резко развернулся, облегченно перевел дух:
— Это ты, волхв?
— Не пугайся, коли так пронимает. — Старик поставил на печь небольшой оловянный котелок. — Места здешние таковы, всякая нежить во три-десять раз сильнее, духи в сорок раз вреднее.
— С чего это?.. — собрался было расспросить ведун, но его опять задушил кашель.
— Наверх тебе надобно, в самый жар, — покачал головой волхв. — Марьянки жара не любят, убегают. И пара горячего не любят. Потерпи, пугнем их маленько.
— Дым наверху, — поморщился Олег. — Першит.
— Тебя першит, их прочь гонит…
Радша достал из рукава толстую бурую свечу, поднес к углям, запалил, повернулся к двери, дунул. Свеча погасла, но длинный тонкий дымок потянулся в угол. Волхв зажег ее снова, потушил в сторону противоположной стены, опять зажег… Только в пятый раз запалив огонек, поставил свечу на пол:
— Гляди, не опрокинь. Пока огонек тлеет, нежити сюда входа нет. И не поднимай. Задохнется в пару свеча.
— Я сильно париться не собираюсь, — ответил Середин. — Мне бы выспаться с дороги.
— Успеешь еще бока отлежать. — Волхв кинул в котелок один из камушков, что были в очаге, плеснул из большого котла воды. Послышалось шипение, вверх поднялся столб пара. — Ты, мил человек, давай налатник свой на голову накинь, да над репой пареной жаром подыши. Духи лихоманок всяких страсть этого не любят. Может статься, и убегут. Ворожить ныне не с руки. Тяжко ночью супротив Чернобога колдовать, его время.
Вздохнув, Олег склонился над обжигающим лицо и легкие котелком. Тут же вспомнилась мама, что в детстве точно так же выгоняла из него простуду. Вот так, бегут века. То лихоманки, духи и марьянки человека донимают, то чахотка, то ОРЗ. А гонят их все одинаково: горячим паром, да накинув полотенце на голову.
— Как остынет, на камни воды плесни, да наверх забирайся, на шкуру свою, — прозвучал совсем рядом совет волхва. — А я поутру приду проведать.
— А я поутру приду проведать.
Кашель ведуна действительно отпустил. Посидев под налатником минут пять, Олег выбрался, выплеснул воду из котелка на камни, достал сладкую распаренную репу, запустил в нее зубы и полез на верхний полок. Шкура, конечно, мокрая — но уже горячая, не хуже репы. Печь раскалена, что кузнечный горн. Так что замерзнуть ему до утра не грозит. Хоть и не княжеские палаты, а жить можно…