— Гоните их в загон, — вернулся к родному языку торговец. — Айра, принеси еще чая с лепестками. И рубленых червяков. — Он присел у пруда, пустил руку. Карпы тотчас повернули к ней, начали тыкаться в пальцы. — Ай, мои толстопузики. Сейчас покушать вам дам.
У двери, на которую указали невольникам, на всякий случай стояли двое воинов с внушительного вида ятаганами. Внутри оказалось довольно обширное помещение со множеством лежаков. Правда, на тюфяки или хотя бы сено хозяин поскупился. Окон было всего два — узенькие щели под самым потолком, но здесь это показалось и к лучшему. Света снаружи проникало вполне достаточно, зато летний зной почти не ощущался. Вслед за рабами Махмуд внес большое корыто, с верхом заваленное абрикосами, поставил на один из лежаков, а потом пошел от невольника к невольнику, распутывая руки. Освободив четверых, вернулся к двери и постучал:
— Якуб!
Его выпустили. Оставшиеся в загоне рабы стали дальше развязывать друг друга, потом подступили к фруктам:
— Глянь, здесь уж поспело всё. Ягоды нормальные подали, не гнилье.
Голодные, к тому же уставшие от однообразной пищи, невольники быстро умяли содержимое корыта. И только ведун после того, как ему развязали руки, убрался к самому дальнему топчану, уселся на нею, привалившись спиной к стене и закрыв глаза — однако его всё так же сверлил насквозь мертвый взгляд Даромилы.
Вскоре к невольникам опять заглянул Махмуд, из-за спины которого предупреждающе выглядывали обнаженные стальные клинки, подманил двух ближних пленников, увел с собой. Спустя пару минут они вернулись с большущим подносом, на котором горой лежала рассыпчатая рисовая каша, припахивающая мясцом. Люди смогли наконец-то вдосталь поесть. По обычаю, выстроившись в очередь, за неимением ложки они хватали еду руками, тут же отходили в сторону и, подъедая белые, чуть липковатые крупинки, снова пристраивались в хвост очереди, чтобы опять прихватить себе горсть снеди.
— Эй, ведун, а ты чего сидишь? — окликнул Олега кто-то из прежних знакомых.
— Не хочу…
Три дня рабов никак не тревожили, не выгоняли ни на какие работы — только кормили кашей, лепешками, абрикосами и курагой. Иногда в рисовую кашу подсыпали изрядно изюма, иногда — какие-то орехи. Пару раз на обед приносили тюрю, сваренную на густейшем мясном бульоне. Олег же, не в силах избавиться от наваждения, за всё время так и не прикоснулся ни к чему. Невольники заметно повеселели: «цивилизованное общество» начало казаться им не таким уж страшным, как вначале. Утром четвертого дня Махмуд даже принес им два бурдюка пахучего красного вина, которое бывшие ратники с восторгом пустили по кругу. Затем пленников стали звать по одному за дверь — видимо, связывая на улице руки за спиной.
Середин пошел одним из последних. От слабости у него кружилась голова, но ведуна это только радовало: чем быстрее иссякнут силы и остановится сердце, тем скорее он избавится от мук совести, от потустороннего взгляда еще живого человека.
Тем скорее увидит прекрасную Мару и перейдет наконец-то зачарованный Калинов мост.
— Э-э, а с этим что такое? — уперся в грудь Олега пухлый палец торговца. — Махмуд, что вы с ним делали? Да за него не то что двадцати динаров, двух никто не даст!
— Прости, господин, — подобострастно склонился слуга. — Мы не мешали отдыху урусов. Видать, они сами лишали его пищи.
— Проклятье! Урусы, кто вы есть не кормил… Хотя какая разница? Уводи их, торг ждать не станет. А этого обратно загони, откармливать придется… Долго откармливать, проклятье… Всегда с этими урусами не так.
Олега пихнули обратно за дверь, и он вернулся в свой угол, сел на прежнее, еще не успевшее остыть, место. Где-то через полчаса внутрь ступил стражник с ятаганом, поставил на ближний к двери топчан миску с кашей, кувшин. Спустя несколько часов заглянул снова, с очередной порцией, и озадаченно замер, увидев предыдущую посудину нетронутой. Ушел. Очень скоро он вернулся вместе с Махмудом и тяжело дышащим хозяином.
— Не ест! — со всех сторон осмотрел миску толстяк. — О Аллах, за что ты напускаешь на меня таких дикарей, что готовы сдохнуть, лишь бы разорить меня на лишние двадцать динаров? Тупая лесная свинья! — Он побежал к Середину: — Тупая лесная свинья, ты отчего не кормишься? Как это на их языке? Кушайте милостиво… Махмуд, неси миску. Кушайте милостиво… Может, он боится? Видит дорогую кашу и думает, что это не для него? Может, боится, что накажут? Урус, можно… Ам, ам, ам. Можно. Еда! Счастье! Цивилизация! Тупая овца! — Торговец схватил миску и ткнул Олегу прямо в лицо: — Жри, обезьяна безволосая! Якуб, запихни это ему в пасть. Может, тогда поймет.
— Махмуд, давай… — Стражник, чуть отодвинув хозяина, вогнал большой и указательный палец Олегу в щеки, вынуждая открыть рот, а слуга принялся запихивать внутрь рис. Очень скоро он набил Середину рот так, что аж щеки раздуло. Белей-паша бегал сзади и громко предупреждал:
— Зубы, зубы не выбейте! Беззубого за больного примут, вдвое в цене упадет.
— Он не глотает, господин, — выпрямился слуга. — Как говорят мудрецы, всего один мальчик может привести осла на водопой, но даже целая армия не в силах заставить его пить.