От подобного предложения двое задних неволышков аккуратно протиснулись в калитку и смылись в сад. Остальные тоже промолчали.
— Да вы чего, мужики? — не понял Середин. — Вы чего, свободы не хотите? Дома своего увидеть не желаете? Жусуп! Чего молчишь? Домой пойдешь?
— Нет у меня дома, северянин. Арабы сожгли, когда на Пешхены шли. Жену и детей угнали, сад на дрова для костров порубили. Куда я пойду?
— А ты? — ткнул саблей в грудь другого Олег.
— Я уж и забыл, где мой дом, северянин, — покачал головой пожилой невольник.
— Ты?
— Зачем мне возвращаться, северянин? — скривился третий. — Мне на урезе своем всё едино те же канавы копать, сад поливать, землю пахать, плоды от зари до зари собирать. А еще бею отступные дай, хану в казну дай, за воду заплати… Дети есть просят, жена за бедность пилит. Не пойду, северянин. Хочешь — оставь, хочешь — тут убей. Всё едино стражники в пути зарубят. Чего зря ноги топтать?
— А ты? — спросил Середин ободранного мальчишку лет четырнадцати. — Ты же малой еще, вся жизнь впереди. Ужели в рабстве провести ее хочешь?
— Не помню я уже, откуда пригнали, северянин, — утер невольник загорелой рукой нос. — Куда пойду?
— Хочешь, с собой возьму? На Русь отведу, к делу пристрою.
— Да, счас! — гордо вскинул подбородок раб. — В лесах ваших ноги ломать, в ямах грязных жить и мясо сырое жрать? Нет уж, я лучше в Хорезме останусь! Здесь сосредоточие мира, здесь великая страна! Так я отсюда в ваши варварские углы и пойду! Не дождешься. Здесь, милостью досточтимого Барсихана, мы сыты всегда и под крышей живем. А вы там с голоду пухнете и друг друга в холода поедаете.
Середин попятился, развернулся к гарему, указал саблей на самую маленькую из женщин. Судя по телосложению — еще девочку:
— Ты! У тебя, думаю, детей еще нет, дома не забыла. Пойдешь со мной?
— И не забыла! — гордо ответила та. — Не забыла, как мать от зари до зари то у котла, но у кизяка, то козам хвосты крутит, а мы с сестрами навоз сушиться таскаем. Это здесь я в шелках, на коврах сижу, сласти ем. А там, кроме лепешек с творогом, и не знала ничего. Барсихану любимому ноги целовать стану, в могилу с ним лягу, в рабство пойду, коли повелит, а назад не вернусь!
— Пошли вон! — рявкнул на баб ведун и краем глаза заметил, как в сад выскочили еще несколько рабов. — Куда? За стражником? Ведите, я ему тоже кишки выпущу!
Середин понимал, что караульный возле рабов остался, наверняка, один. Да даже если и двое — он справится.
— Ну что, мой дорогой Барсихан? — подошел ведун к хозяину и, опершись ногой о край, слегка покачал колоду.
Да даже если и двое — он справится.
— Ну что, мой дорогой Барсихан? — подошел ведун к хозяину и, опершись ногой о край, слегка покачал колоду. — Думал я, змея ты подколодная. А оказывается — отец для всех родной.
— На Навруз мясо всем рабам досточтимый Барсихан дает, на Курбан-Байрам плов для всех варит, — неожиданно с гордостью подсказал мальчишка. — Вы там и не знаете, что это такое!
— Вот, — согласно кивнул Олег. — Так что же у нас получается? Наверное, вот что… Видишь седло у ворот? Это тебе выкуп за меня. Не очень большой — но ведь за раба, склонного к бунту, много и не дадут, правда? Так что я с тобой отныне в расчете. А ты… — Ведун аккуратно пропорол кончиком сабли вздутие на кушаке с левой стороны и поймал выпавший кошелек. — А это мне за работу. Моя работа ценится очень высоко, разве я тебе не говорил? Ах да, ты же не спрашивал. Работал я на тебя что-то недели три… — Олег взвесил в руке кошелек. — Пожалуй, маловато. Жусуп, ступай в конюшню и оседлай коня. Зорди, а ты иди в дом и найди мне хорошую хозяйскую рубаху, какой-нибудь плащ и чалму. А то мою одежонку немного испортили.
— Ключи от сундуков у Гультихара, северянин.
— Ну, так возьми! Мне, что ли, ковыряться?
Через десять минут Жусуп вывел из конюшни скакуна с расшитым золотыми нитями потником под седлом. Олег положил поперек холки перед седлом молельный коврик, потом кинул туда же принесенную одежду, вскочил на коня:
— Открывай ворота, Жусуп. Поеду. Я так думаю, дальше вы тут и без меня разберетесь…
Невольник послушно отодвинул засов. Олег проехал через приоткрытые створки, отпустил поводья и пнул пятками скакуна, посылая его в галоп.
Беглец
Да, всё получилось совсем не так, как он ожидал. Не довелось утонченному Барсихану познать, что рабство — страшное зло, за которое нужно расплачиваться, не довелось покачаться в петле. Хотя, может, это и к лучшему. Вдруг этот собиратель стихов и трактатов на деле окажется неким знаменитым мудрецом? Зачем Олегу слава того римского солдата, что зарезал великого сиракузского рабовладельца по имени Архимед? Да и невольники в его деле тоже стали бы не помощниками, а обузой. И вообще, нужно быть законченным полоумным идиотом, чтобы гнать людей к свободе пинками и саблей. Придется выбираться самому…
На дороге, тянущейся мимо дворца Барсихана, Середин взял влево, к городу. Наверняка ведь дальше, на уходящих к западу путях, стоят посты. Спустя примерно километр он отвернул снова влево, к другому дворцу, заехал с противоположной стороны и переоделся. К счастью, здесь все дома строят окнами во двор, поэтому чужих глаз можно было не опасаться.