Пятьдесят центов
в любой…
Тут он узнал меня и широко осклабился.
— Простите, cap… Ведь вы — тот джентльмен, которого я возил нынче
утром. Благодарю вас, cap.
— Завтра, в три часа, мне опять нужно на Джессамайн-стрит, — сказал я.
— Если вы будете здесь, я поеду с вами. Так вы знаете мисс Эдэр? — добавил
я, вспомнив свой бумажный доллар.
— Я принадлежал ее отцу, судье Эдэру, cap, — ответил он.
— Похоже, что она сильно нуждается, — сказал я. — Невелик у нее доход,
а?
Опять передо мной мелькнуло свирепое лицо короля Сеттивайо и снова
превратилось в лицо старого извозчика-вымогателя.
— Она не голодает, cap,-тихо сказал он, — у нее есть доходы… да, у
нее есть доходы.
— Я заплачу вам пятьдесят центов за поездку, — сказал я.
— Совершенно правильно, cap, — смиренно ответил он. — Это только
сегодня мне необходимо было иметь два доллара, cap.
Я вошел в гостиницу и заставил солгать телеграфный провод. Я
протелеграфировал издателю: «Эдер настаивает восьми центах слово». Ответ
пришел такого содержания: «Соглашайтесь немедленно тупица».
Перед самым обедом «майор» Уэнтуорт Кэсуэл атаковал меня так радостно,
будто я был его старым другом, которого он давно не видел. Я еще не встречал
человека, который вызвал бы во мне такую ненависть и от которого так трудно
было бы отделаться. Он застиг меня у стойки, поэтому я никак не мог
разразиться тирадой о вреде алкоголя. Я с удовольствием первым заплатил бы
за выпитое, чтобы избавиться от него; но он был одним из тех презренных,
кричащих, выставляющих себя напоказ пьяниц, которые требуют оркестра, музыки
и фейерверка к каждому центу, истраченному ими на свою блажь.
С таким видом, словно он дает миллион, он вытащил из кармана два
бумажных доллара и бросил один из них на стойку. И я снова увидел бумажный
доллар с оторванным правым углом, разорванный пополам и склеенный полоской
тонкой голубой бумаги. Это опять был мой доллар. Другого такого быть не
могло.
Я поднялся в свою комнату. Моросящий дождь и скука унылого, лишенного
событий южного города навеяли на меня тоску и усталость. Помню, что перед
тем как лечь, я успокоился относительно этого таинственного доллара (в
Сан-Франциско он послужил бы прекрасной завязкой для детективного рассказа),
сказав себе: «Здесь, как видно, существует трест извозчиков, и в нем очень
много акционеров, И как быстро выдают у них дивиденды! Хотел бы я знать, что
было бы, если бы…» Но тут я заснул.
На следующий день король Сеттивайо был на своем месте и мои кости снова
протряслись в его катафалке до Джессамайн-стрит, Выходя, я велел ему ждать и
доставить меня обратно,
Азалия Эдэр выглядела еще более чистенькой, бледной и хрупкой, чем
накануне. Подписав договор (по восьми центов за слово), она совсем побелела
и вдруг стала сползать со стула.
..» Но тут я заснул.
На следующий день король Сеттивайо был на своем месте и мои кости снова
протряслись в его катафалке до Джессамайн-стрит, Выходя, я велел ему ждать и
доставить меня обратно,
Азалия Эдэр выглядела еще более чистенькой, бледной и хрупкой, чем
накануне. Подписав договор (по восьми центов за слово), она совсем побелела
и вдруг стала сползать со стула. Без особого труда я поднял ее, положил на
допотопный диван, а затем выбежал на улицу и заорал пирату кофейного цвета,
чтобы он привез доктора. С мудростью, которой я не подозревал в нем, он
покинул своих одров и побежал пешком, очевидно понимая, что времени терять
нечего. Через десять минут он вернулся с седовласым, серьезным, сведущим
врачом. В нескольких словах (стоивших много меньше восьми центов каждое) я
объяснил ему свое присутствие в этом пустом таинственном доме. Он величаво
поклонился и повернулся к старому негру.
— Дядя Цезарь, — спокойно сказал он, — сбегай ко мне и скажи мисс Люси,
чтоб она дала тебе полный кувшин свежего молока и полстакана портвейна.
Живей. Только не на лошадях. Беги пешком — это дело спешное.
Я увидел, что доктор Мерримен тоже не доверяет резвости коней моего
сухопутного пирата. Когда дядя Цезарь вышел, шагая неуклюже, но быстро,
доктор очень вежливо, но вместе с тем и очень внимательно оглядел меня и,
наконец, очевидно решил, что говорить со мной можно.
— Это от недоедания, — сказал он. — Другими словами — это результат
бедности, гордости и голодовки. У миссис Кэсуэл много преданных друзей,
которые были бы рады помочь ей, но она не желает принимать помощь ни от
кого, кроме как от этого старого негра, дяди Цезаря, который когда-то
принадлежал ее семье.
— Миссис Кэсуэл? — с удивлением переспросил я. А потом я взглянул на
договор и увидел, что она подписалась: «Азалия Эдэр-Кэсуэл».
— Я думал, что она мисс Эдэр, — сказал я.
— …вышедшая замуж за пьяного, никуда негодного бездельника, сэр, —
закончил доктор. — Говорят, он отбирает у нее даже те крохи, которыми
поддерживает ее старый слуга.
Когда появилось молоко и вино, доктор быстро привел Азалию Эдэр в
чувство Она села и стала говорить о красоте осенних листьев (дело было
осенью), о прелести их окраски. Мимоходом она коснулась своего обморока как
следствия давнишней болезни сердца. Она лежала на диване, а Импи обмахивала
ее веером. Доктор торопился в другое место, и я дошел с ним до подъезда. Я
сказал ему, что имею намерение и возможность выдать Азалии Эдэр небольшой
аванс в счет ее будущей работы в журнале, и он, по-видимому, был этим
доволен.
— Между прочим, — сказал он, — вам, может быть, небезынтересно узнать,
что вашим кучером был потомок королей. Дед старика Цезаря был королем в
Конго. Вы могли заметить, что и у самого Цезаря царственная осанка.
Когда доктор уже уходил, я услыхал голос дяди Цезаря:
— Так как же это.