От Раглиц бояре ушли вдоль реки вверх, к броду, а Зализа, собрав у местных смердов лодки, принялся отправлять набранный во владениях дерптского епископа груз вверх по течению. Платы с него не взяли — местные жители еще помнили, как зимой опричник остановил орденскую рать всего в нескольких десятках верст от здешних стен.
Разумеется, верховые бояре добрались до Замежья первыми, сообщили Алевтине о возвращении мужа, и она прислала навстречу смердов с вьючными лошадьми. Последние восемь верст, очередной брод, уже через Рыденку — и в надвигающихся сумерках Семен, бросив медленно бредущий караван, вскочил на одну из лошадей верхом, умчался вперед и, влетев в ожидающе распахнутые ворота усадьбы, наконец-то обнял свою единственную и самую желанную на свете женщину, укрыв лицо поцелуями, не давая сказать в ответ хоть слово, и сам бормоча что-то неразборчивое.
Обоз пришел уже в глубокой темноте — разбираться по комнатам или ставить палатки усталые путники не захотели и, пользуясь теплой погодой, улеглись спать в сено, разворошив во дворе две приготовленные для скота копны.
Пожалуй, Зализа с удовольствием задержался в родной усадьбе еще на пару дней — но остальные участники похода от долгого отдыха категорически отказались, и ему волей-неволей пришлось ехать дальше: опричник имел смутное подозрение, что странные кауштинские иноземцы, предоставь он им волю, захваченных в Лифляндии баб просто отпустят по домам.
От Замежья к Кауште за последний год дорогу натоптали изрядно, и теперь, не в пример прежним временам, проехать здесь можно было и конному, и на повозке. Поэтому полонянок посадили на телеги вперемешку с обосновавшимися на Суйде иноземцами. Добыча, правда, осталась во вьюках: к братьям Батовым в их лесное урочище, окромя лесных троп, дороги не имелось. Правда, полноводный Оредеж позволял подходить туда довольно крупным торговым лодкам, так что особой беды они в этом не видели.
Себе из взятого у епископа добра Зализа оставил примерно четверть, из коей выделил Ниславу персидский ковер и пышное иноземное платье — его Матрена, коли еще не родила, вот-вот должна была разродиться. Ей дурной, но роскошный подарок от невенчанного мужа должен понравиться.
Остальное отдал Батовым, шедшим вместе с кауштинцами охотниками. Иноземцы певунью свою выручать собирались — они своего добились, и на лишнее добро претендовать не могли. Правда, по молчаливому согласию Батовых и Зализы, оставшиеся пять ковров отдали Юле.
Лучница и в походе отличилась, и пытку, в отличие от прочих, приняла. Ковры ей зело понравились, дом она отдельный обживать пыталась. Коли хочет для тепла и уюта на пол постелить, да по стенам развесить — отчего не дать хорошей девке поразвлечься?
С телегами, да неспешным шагом ленивых меринов за день до цели добраться не смогли и встали на ночлег вблизи Костынки, но к полудню следующего дня обоз все-таки выбрался из леса на Кауштин луг и медленно потащился к поселку.
Зализа, гарцуя на отвыкшем от седла туркестанском жеребце, вытянул шею, пытаясь разглядеть, насколько изменился за прошедшие месяцы поселок. Над бумажной мельницей неспешно крутились широкие крылья — боярин Росин, помнится, объяснял, что самое главное для хорошей бумаги — это тщательно перемолоть весь мусор, и то старье, что свозится с окрестных деревень и усадеб. Жернова и специальные зубчатые барабаны справляются с этим без особого присмотра, а потому основную работу делают ветер, да время. Люди нужны только раз в несколько дней, готовую массу на сито разложить, да под пресс сушильный загнать. Вроде, и не занят при деле никто, а старое тряпье скоро придется с Новагорода, да Пскова возить, местное все извели.
По тому же способу — дабы само работало — иноземцы устроили лесопилку: по наклонному желобу бревно под своим весом накатывалось на гуляющие из стороны в сторону баженовские двуручные пилы. Речное течение накатывалось на лопатки мельничьих колес, заставляя дергаться длинную железную штангу, которая и таскала пилы. И опять инструмент, казалось, работал лениво, неспешно, пара плотников быстрее бы управились — но «речная» справа не уходила на обед, не уставала, не просила прибавки, не нуждалась во сне — а потому и доски уже не уносились сразу в избы, не настилались на пол и не приколачивались к стенам поверх толстого слоя теплого болотного мха, а складывались под высокие навесы и сушились в тени под порывами теплого ветерка. Благодаря самопильному устройству, хитрые иноземцы и сами навесы вместо дранки широкими досками «чешуей» покрыли, и загоны для скота — видано ли дело! — не из жердей, а из досочек сколотили.
Справно вился дымок над стекловарней — и здесь заместо подмастерьев мехи качала река, приводя с помощью длинного ремня в движение деревянное колено. Правда, на стекловарне несколько мастеровитых иноземцев постоянно возились с формами, трубками и горячими раскатанными листами. А вот в остальных местах получалось, что ремесленники как бы и не делают ничего — только лес, да тряпье с соломой подвозят, да готовые изделия вынимают.
Новым строением оказалась и кухня — кауштинцы поставили навес, да большую печь сложили, несколько котлов рядом на отдельные очаги поставили. Видать, по-прежнему, и трапезничают вместе, и готовят три кухарки на всех. Не разбрелись по домам — по семьям. Ну да ладно, не все сразу.